29–30 сентября
В заторе, образовавшемся на Марилебон-роуд у станции подземки Бейкер-стрит, высокий двухколесный хэнсомский кэб застрял безнадежно и надолго. Низкое серое лондонское небо, растянувшись над городом словно грязное одеяло, сочилось мелким противным дождем. По тротуарам, укрываясь от мороси под черными зонтами, угрюмо спешили люди. Настроение сидевшего в кэбе Фаберовского соответствовало тому, что творилось вокруг на улицах. Воспользовавшись остановкой, он разложил на коленях две телеграммы, повергнувшие его сегодня утром в состояние мрачного возбуждения.
Одна телеграмма пришла из Петербурга и была ясной и понятной:
«Я узнал, что наш общий знакомый, известный вам как господин Гурин, исчез то ли сам, то ли людьми Рачковского вывезен в Париж. Предоставляю вам самому решить, как с ним поступить, но если вы хотите, чтобы известные вам протоколы не попали в руки английской полиции, пришло время вспомнить, что на дворе уже конец сентября и пора начинать дело.
Черевин .»
Два с половиной месяца с тех пор, как угрожающая телеграмма Рачковского последний раз напомнила ему о существовании где-то на востоке Российской империи с ее царем, наследником и Департаментом полиции, Фаберовский не думал вообще ни о Черевине, ни о Владимирове. Последнее время он даже перестал, укладываясь спать, по якутской привычке отворачиваться к стене и класть на голову подушку. И вдруг, как гром среди ясного неба, они оба в один день напомнили о себе. Да-да, именно оба, потому что вторая телеграмма, во столько же крат ужаснее, во сколько и непонятнее, пришла от Артемия Ивановича.
«Срочно приезжай в Париж! — взывал к Фаберовскому Владимиров. — Утопил бабу Бинта, поэтому вернуться к Рачковскому не смею. Денег нет. Жду каждый день внизу у Эйфелевой башни. Твой Артемий. »
От слов «твой Артемий» поляка в который раз за сегодняшнее утро передернуло. Черт побери! Что означает эта телеграмма? Было ясно, что Владимиров находится в Париже и, видимо, встречался с Рачковским. По доброй воле это было сделано или нет, Фаберовскому было неизвестно. По собственной ли инициативе послал эту депешу Артемий Иванович либо по наущению Рачковского — тоже оставалось загадкой. Телеграмма вполне могла оказаться ловушкой и быть посланной, чтобы заманить поляка в Париж. Но в любом случае разрешить все эти вопросы можно было, только встретившись с Владимировым в Париже, а телеграмма Черевина не оставляла времени на раздумья.
