— Вы бы, мсье Гурин, рассказали нашим дамам о своих подвигах в Женеве, помните, когда мы с вами громили типографию, а потом вы едва не утопили в озере какую-то прохожую, — сказал Бинт и незаметно подмигнул мадам де Бельфор.
— Мы, внутренние агенты, никогда не распространяемся о своих подвигах, — гордо изрек Артемий Иванович и скинул с плеч на траву тяжелое рубинштейновское пальто. — А дело было так. Мы с мосье Бинтом, каким-то швейцарским медвежатником, не упомню его фамилии, и Ландезеном, отправились на дело.
— Ах, мсье Ландезен! — воскликнула мадам де Бельфор. — Какой пылкий был мужчина! Где он теперь, мсье Бинт? Я давно его не видала.
— Ландезена больше нет, мадам, — холодно ответил Бинт, который, как и любой в Заграничной агентуре, ревновал мадам Шарлотту к еврею-прощелыге, хотя знал, что она принадлежала также и многим другим мужчинам кроме Ландезена.
— Как жаль! — качнула красивой головой Шарлотта и тут же забыла о еврее. Артемию Ивановичу вновь было предоставлено слово и он продолжил, все более и более возбуждаясь:
— Была ночь и женевцы мирно почивали у себя в Женеве. И только мы, как тати в ночи, крались из трактира «Олень» к подпольной типографии, боясь привлечь внимание местной полиции. Наконец мы дошли и швейцарец ловко взломал дверь. Внутри мы зажгли свечу. Чего там только не было! И печатные станки, и наборные кассы, и стопа бумаги, и тираж «Вестник «Народной Воли», и даже целый ящик коньяку! Как мы там все громили! Как настоящие громилы!
Артемий Иванович замолк, бормоча себе под нос: «Как же там было написано?». Он тщетно пытался вспомнить полицейский протокол, составленный по случаю его хулиганских выходок по отношению к незамужней девице еврейской национальности и русского подданства, мадемуазель Фанни Березовской — единственный источник его воспоминаний о той ночи. Его собственные воспоминания решительно обрывались на том моменте, когда Бинт указал ему на ящик с коньяком.
— Кидался свинцовыми литерами кеглем в 36 пунктов, — сказал Владимиров наконец. — Так было написано в полицейском протоколе, — добавил он.
— Куда кидались? — переспросила мадам де Бельфор.
— В ту мамзель. Я шел по берегу с ящиком, полным кеглей … кажись … — Артемий Иванович вопросительно посмотрел на криво усмехавшегося Бинта. — И этих, как их … пунктов. Тридцать шесть штук. Я всем их раздавал с улыбкой и доброжелательством. А она шла мне навстречу. И не хотела посторониться. Подумаешь, какая фифа! Одна на всей набережной, а не хочет уступить мне дорогу, цыбулька прогорклая. Я ей так и сказал: «Отойди в сторону, **** ******!» А она мне в ответ назвала меня собачим мужским естеством. Какое же я естество, если я православный?! Мы, православные, не обрезаемся и не крестимся, словно жиды.
