У Артемия Ивановича действительно были деловые отношения с настоятелем кладбищенской Свято-Троицкой церкви. Стельмах велел ему ходить по воскресеньям к батюшке и заказывать благодарственные молебны за чудесное избавление от гибели его благоверной супруги, а также пожертвовал сто рублев на восстановление и украшение храма, пострадавшего от стихии. Артемий Иванович посчитал богохульством обманывать святого человека и присваивать себе все деньги. Он решил, что будет чист перед Богом и людьми, если выплатит церкви за десятину со своего дохода, как это исстари повелось, и отнес десятую часть денег священнику.
Тот долго мусолил в руке бумажки, жевал седую бороду, проницательно глядя на Артемия Ивановича, потом сказал, хлюпая простуженным носом:
— Знаете что, господин Гурин? Давайте мы эти деньги в приходную книгу записывать не будем, а вы уж будьте добры, скажите господину Стельмаху, что молебствие вы прослушали и все нужные требы мною совершены. Вот вам за это свечка бесплатно, помолитесь за избавление Господом души нашей от грехов и мирских соблазнов.
На том их отношения и прервались. Золота же сусального ни тот, ни другой никогда и в глаза не видели.
— Так вы, стало быть, золотить умеете? — спросил Стельмах, восхищенно заглядывая в глаза Артемию Ивановичу.
— Я, папаша, всем золотарям золотарь! — покровительственно похлопал надворного советника по плечу Владимиров.
— Господи, какое чудо! Может вам, Артемий Иванович, не торопиться с Февроньей, может мне выдать за вас мою младшенькую, любимую, которая с косою?
— Как это с косою? — не понял Артемий Иванович, который уже выпил наливку и собирался уходить, ожидая только рубля на водку. — Косуху что ли, маленькую? Ну выдайте, на неделю мне хватит.
— Но почему только на недельку? Священный брак — это на всю жизнь.
— Одна бутылка — на всю жизнь? — фыркнул Артемий Иванович. — Лучше уж рубль.
— Ну вы, батенька, и шутник, — принужденно рассмеялся Стельмах. — Я вам про свою дочь говорю.
— Да при чем тут дочь! Вы мне рубль выдайте и я поехал, — сказал Артемий Иванович и пошел в коридор.
Слушая, как Владимиров кряхтит, влезая в рубинштейновское пальто, которое Стельмаху пришлось выкупить у композитора, брезгливо отказавшего взять его после того, как оно было ношено полицейским агентом, надворный советник почувствовал, как спадает с его глаз наваждение и сомнения относительно башни с золотой маковкой тотчас прохватили его.
— Февронья, ты не хочешь на дачу с женихом съездить?
