В перерыве между танцами, когда все стали играть в «ручеек», Таня позвала Прохора домой.
— Куда так рано? — спросила их в раздевалке техничка Феня, спросила и сладко зевнула.
— Мороз стеречь, — ответил Берестяга.
— Чего? — не поняла Феня, хотя ей самой принадлежала эта фраза. Каждого прогульщика она непременно спрашивала: «Ну, что? Опять мороз стерег?»
— Мороз идем стеречь, — повторил Прохор.
— Смотри, барышню свою не заморозь, Берестяга. Тебе-то не привыкать мороз стеречь. А она ягодиночка городская, квелая.
* * *
Это были последние часы тысяча девятьсот сорок первого года. Луна висела над селом.
Холодный усталый лунный свет превращал Ягодное в какое-то сказочное поселение, жителей которого усыпил злой волшебник. И потому не светятся огнями окна домов, и потому так тихо и морозно.
Таня почувствовала это:
— Красиво. Правда?
— Красиво, — согласился Прохор.
— И немного страшно… Мне сейчас подумалось, что мы идем по заколдованной земле. И нам надо спасти зачарованных жителей… Ты любишь стихи?
Прохор пожал плечами.
— Хочешь, я тебе почитаю что-нибудь?
— Почитай.
Стихи были незнакомые. Прохор никогда не читал их и не слышал, но они нравились ему. Если бы он сочинял стихи, то, пожалуй, они были бы именно такими, немножечко грустными и в то же время светлыми, зовущими куда-то в неведомое… И о войне он обязательно бы так же написал бы.
Таня перестала читать и ждала, что скажет Прохор, а он ждал, что она прочтет еще что-нибудь. Так они и шли молча…
— Тебе не нравятся стихи? — спросила Таня.
— Нравятся.
…Подошли к Марьюшкиному дому. Снег и лунный свет приукрасили старенький дом. И в нем сейчас не чувствовалось ветхости.
— Проша, — позвала Таня.
— Что?
— В двенадцать часов я подумаю о тебе. А ты?
— А я всегда о тебе думаю.
— До свиданья. Теперь мы с тобою встретимся только в новом году.
— Может, ночью на салазках кататься пойдем? Позовем ребят и на горку?
— Нет, Проша. Мне надо побыть с мамой. Мы никогда с нею не расстаемся в новогоднюю ночь… Иди.
Она стояла на крыльце и смотрела на уходящего Прохора, слушала его шаги. И вдруг окликнула его:
— Постой, Прохор.
Он остановился.
— А стихи эти я сама написала…
Берестяга слышал, как закрылась за нею дверь.
В полночь на краю села, где жили Берестняковы, раздалась ружейная пальба. Но никто с других улиц не рискнул пойти проверять, в чем дело. Только берестняковские шабры повыскакивали на улицу.
Палили из ружей Прошка и Петька Нырков. Палили и во всю глотку кричали:
