— Александровна, — по-отечески, ласково обратился дед Игнат к Наталье Александровне, — гляжу, давно не приходило писем от твоего-то.
— Давно, Игнат Прохорович. Так давно, просто не знаю, что и думать.
— Не печалься, Александровна. Даст бог, все будет хорошо… Давай-ка выпьем с тобой самогоночки. Оно и полегчает… Поверь мне, полегчает. Ты не брезгуй: она чистая, что слеза Христова.
— Не греши, старый дурень, за столом-то.
— Помалкивай, — вдруг цыкнул на жену Игнат, — знаю, что говорю. Не то что некоторые — богу молятся, а черту кланяются.
Бабка Груня тут же смекнула, на что намекает старик, и сама неожиданно стала его поддерживать. Старуха «запела» своим медовым голосом:
— И, правда, касатушка, выпей с Игнатом, выпей за нашу радость и чтобы к тебе радость пришла. Ведь радость, как и горе, в одиночку не ходит.
— Выпей, Александровна, — грустно и добро оказал Игнат.
— Уговорили, Игнат Прохорович.
Прохор ждал и надеялся, что квартиранты наедятся сегодня досыта, а Самарины съели по пирожку, да сгибень на двоих, и еще кой-чего понемногу и встали из-за стола, благодаря за угощение. Встали, будто каждый день им доводится есть и баранину, и огурчики соленые, и картошку тушеную с требушкою, и груздочки, и хлеб чистый, без примеси.
Дед Игнат только понимающе покачал головой. А бабка Груня сидела, как ни в чем не бывало. Ей неведомы были гордость и благородство, поэтому она удивленно уставилась на мать и дочь, вставших из-за стола.
— Куда же вы встаете от харчей таких? Даром, чай угощаю-то. За так.
— Спасибо, Аграфена Наумовна.
Когда Самарины ушли к себе, Берестнячиха причмокнула ниточками-губами, сузила свои бегающие глазки и сказала еле слышно, словно змея прошипела:
— Ишь! Гордая! И детеныш — гордый. Погодите, заморские крали! Голод — не тетка.
— Замолчи, отрава, — дед Игнат неожиданно стукнул кулаком по столу. И от этого подпрыгнули в деревянной тарелке желтобокие с румяной корочкой пироги.
Бабка поперхнулась и выскочила из-за стола.
Дед Игнат низко-низко опустил голову. Прошке показалось, что на голове у деда не волосы, а пакля вокруг лысины налеплена. Старик вдруг махнул рукой, налил полную кружку самогона и стал медленно пить. А выпив, разломил пирог и потянул в себя запах ноздреватого, пышного излома. Крякнул и сказал внуку:
— Греби пироги: раздашь ребятам в школе. Каким поголодней.
Прохор сразу вспомнил, что они с Таней собирались сегодня отнести очки Лосицкому.
* * *
На улице было тихо-тихо. Снег перестал идти еще днем. Мороз перехватывал дыхание, обжигал. Без огней деревня опять казалась вымерзшей или крепко спящей. На землю глядели далекие и яркие звезды. Таня и Прохор шли торопливо. Их подгонял не только холод, но и торопило обманное чувство, что сейчас уже полночь.
