Вот и все, что было сказано. Но если бы я знал тогда, что это лишь начало ужасного, страшного дела!
После того случая я почти всегда заставал его в кладовой. Иногда он работал, но чаще просто стоял у окна, глядя на свой унылый задний двор.
Потом я стал замечать неестественность в его поведении, когда он разговаривал о книгах, как будто он лишь играл в прежнее оживление, но мысли его были все еще там, на его проклятом дворе.
Мне было как-то неудобно заговаривать с ним о его пристрастии, о чем я потом горько пожалел.
Бизнес Канавана, и без того не процветающий, пришел в запустение. Но еще хуже было то, что он опустился и внешне. Совсем сгорбился, и хотя глаза по-прежнему не теряли острого блеска, мне казалось, что этот блеск указывает больше на лихорадочное состояние, чем на здоровый энтузиазм, как было раньше.
Однажды я пришел к Канавану и нашел дом пустым. В кладовой его тоже не было. Я подошел к окну.
Постоял, глядя, как от легкого ветра волнами колышутся буро-зеленые заросли, и вдруг почувствовал острый приступ тоски и депрессии. Черные останки деревьев застыли корявыми силуэтами, завершая безрадостную картину. Ни одной птицы. Даже бабочки. Ничего живого.
Впрочем, что-то в этом безжизненном ландшафте интриговало, вызывало острое любопытство. Как будто передо мной были кусочки неведомой мозаики, которые надо было непременно сложить, найти их тайну и разгадку.
А через некоторое время я испытал странное ощущение, что двор, заросший дикой травой, становится просторнее, растягивается в пространстве, становясь перспективой, и если войти в заросли, то пройдешь мили и мили, прежде чем доберешься до края.
Меня вдруг охватило острое желание выйти за дверь, броситься в волнующееся травяное море и идти, идти, пока не достигну его края. Я чуть было не вышел во двор, как вдруг увидел Канавана.
Он выскочил из зарослей травы и какое-то время озирался вокруг с таким видом, как будто не знал, где находится. Он смотрел на свой дом так, как будто видел его впервые, ежевичные колючки и трава прилипли к его брюкам и старомодным ботинкам. Мне показалось, что сейчас он нырнет обратно в заросли.
Я забарабанил в окно. Канаван обернулся и увидел меня. У него было искаженное лицо и безумный взгляд.
Через минуту у него прошло возбуждение. Слабыми нетвердыми шажками он поплелся в дом и, пройдя в гостиную, опустился в кресло.
— Фрэнк, — слабо прошелестел его голос, — не заварите ли чай?
Я принес чай, и он пил его очень горячим, пил долго, не говоря ни слова. Я поняла, что он полностью выжат и не сможет сейчас ничего мне рассказать.
