Покой же лежит, как имеющие его имя в своем мозгу, но мозг слишком похож на агрегат: жилы, сизые твердые плетки проволоки и ее обмоток, стальные полушария черепа его мнут, как снежок: он сжимается, плачет, испаряясь, и теряет, делаясь воздухом, твердые буквы.
Отодвигая, сдвигая рукой то, что справа от руки, руке примстится, что это марля, телу покажется, что у него чуть порезана рука, марля обнаружит ползущее по ней расплывчатое красное пятно, а зеркало - увидит всех наоборот.
Слева от тела лежит все та же страна, справа от него то, чему не бывать: оно/он/она полощутся, полоскаются вдоль себя бытовым возвратным глаголом - встреченным/встретившимся себе же, идущему домой - запинаясь, спотыкаясь, себя успокаивая , произнося себя - возвращаясь.
В стеклах (кроме отражений) виден блеск их силициума, собранного на плоскости: вставшего плашмя друг с другом впритирку, с самим собой плечом к плечу в более, чем трамвайной давке и прозрачных вместе как окна трамвая, о котором речь позже/после.
Просачиваясь сквозь матовое стекло, движения теряют пол, резкость, желание: стекаясь в баночку для анализа - матовую, запотевшую. Бесстрастие обметывает затылок инеем, стучит оловом литерного края телеграфа, стоит вышками вдоль границ, закорачивая разговор о себе вспышками/шорохом/лязгом света сдвинутых, коснувшихся проводов.
Блеск этого лязга - цель зависти свинца пули, мнящего себя серебром, окисляясь, летя в тебя сквозь воздух/внутри воздуха: во сне они пробьют тело/пробьют голову, а наяву не долетают, падают у ног, бухнутся в ноги, будто пришли с дарами (у них вытянуты в острие губки, вымазанные киноварью/кошенилью - сухими раздавленными/размолотыми/перетертыми червячками) и скажут, за что именно хотели убить.
С этого вечного непопадания, положив себя детенышем бога, предположишь остальное не более, чем разукрашенной ярмаркой/балаганом вдоль увозящего тебя трамвая. Дождь тарахтит по его крыше, сбивает вниз ветки, лепнину, кладет поперек улиц тополя - и те лежат. Война, когда живешь не как хочешь и кусаешь губы, дожидаясь, когда уберут помеху.
Стреляя строго вверх, по закону тяготения в безветрии выстрел упадет/ вернется в самого себя/тебя со сдвигом, на который успеет повернуться Земля. Безвинно задетые ангелы - сиреневого цвета, в заношенном исподнем осыпаются, теряя перья, а наутро рассветет, и солнце вылезает голым резиновым шаром.
Лежащему ничком, плотью среди привычной клиники, серебро мелькнет телу протяженной испариной, липким плевком, иглой, железными рельсами, рельсиками щуплого трамвая: проехавшего/простучавшего мимо - они по-прежнему ходят, так и сворачивая за поворот.
