— Глянув через плечо, Карлотта перестроилась в другой ряд. — Иногда я жалею, что бездетна. Но лишь иногда. Я сама так решила. Билл хотел детей. Но я боялась, что тогда превращусь в свою мать. Самое смешное… — она опять перестроилась, — что все равно в нее превратилась.
Приехали домой, и Карлотта отдалась ему. После второго захода Пфефферкорн ушел в отведенную ему комнату, чтобы утром, собираясь в аэропорт, не потревожить хозяйку.
Сон не шел. Пфефферкорн зажег ночник и, взяв с тумбочки пульт, включил новостной канал. Кудрявая дикторша поведала о заявлении премьер-министра Западной Злабии, в котором тот предавал анафеме капиталистов-эксплуататоров и извещал о продаже китайцам эксклюзивных прав на газовое месторождение. Восточные злабы бряцали оружием. Через пару минут Пфефферкорн выключил телевизор и откинулся на кроватную спинку. Сна ни в одном глазу. Хотя вины за собой он не чувствовал, по крайней мере, внятной. Или, подавленное, чувство вины прорывалось через бессонницу? Однако было и другое объяснение: не спится, ибо он охвачен чувством новизны. Абсурд, конечно. Ведь ничего не изменилось. Он все тот же почасовик, преподаватель литературного творчества. Но близость с Карлоттой, о которой он мечтал всю сознательную жизнь, повергла его в мечтательность двадцатилетнего юноши. Только женщина, думал Пфефферкорн, способна привести в такое состояние. Нет, поправка: не всякая женщина. Лишь Карлотта.
Охваченный романтическим порывом, он выбрался из-под одеяла, накинул халат и тихонько сошел на террасу, по пути прихватив горсть камушков из кадки с бамбуком. План состоял в том, чтобы кинуть камушки в окно, разбудить Карлотту и, возможно, склонить ее к третьему заходу. Однако на улице Пфефферкорн остыл. Замысел нелепый. Даже если из множества темных окон верно угадаешь комнату Карлотты, все, наверное, кончится разбитым стеклом.
Пфефферкорн выбросил камушки и присел на террасе, разглядывая серебрившиеся лужайки. Ночь выдалась прелестная, когда воздух напоен нектарной сладостью. Издалека доносилось умиротворяющее журчание фонтанов. Даже забытая собачья игрушка выглядела уместной художественной деталью, милым напоминанием зрителю, что он в жилище, а не музее. В словах Карлотты, назвавшей дом нелепым, была доля истины, но вместе с тем он обладал некой красивостью, убеждавшей, что если уж иметь особняк, то именно такой. Может, оно и к лучшему, что разбогател именно Билл, думал Пфефферкорн, поскольку сам он к деньгам относился со смесью вожделения и презрения, характерной для их вечной нехватки.
