– Жалеть его нечего… За ним много убийств невинных людей. А сколько бедных киргизских девушек мы освободили!
– Для чего они разбойникам?
– Их продали бы в рабство в Аксу или Турфан.
Подъехал Аничков. Он был великолепен на Альмансоре, и Фанни глазом знатока оценила его прекрасную лошадь.
– Феодосия Николаевна, – сказал Иван Павлович, – позвольте вас познакомить. Хорунжий Аничков.
– Какая прелестная лошадь у вас. Она чистокровная?
– Да… А вы любите лошадей?
– Ужасно, – по-женски отвечала Фанни. – И как не узнать чистокровной! Все жилки у нее выступили под кожей, и как легко вы нагоняли киргизов.
Аничков ласково потрепал Альмансора по шее.
Отряд входил в ворота поста. В неподвижном воздухе висел линялый русский флаг, и после оживления, скачки, рубки и победы на пустом песчаном дворе, по которому мирно бродили куры, пахло буднями.
Да будни и наступали. Надо было составить и, пока не зашло еще солнце, отправить в Джаркент по гелиографу подробное донесение, надо было хоронить убитых киргизов, перевязать раненых казаков, разобраться с пленными и добычей, с лошадьми, и всем этим занялись офицеры с казаками, а Фанни с Царанкой осматривали пегого коня Зарифа, любовались им, сравнивали с Аксаем. Возбуждение ее не проходило, была потребность двигаться, говорить, что-либо делать.
Фанни прошла в приемный покой, где фельдшер перевязывал раненых, и стала помогать ему. Раненых было восемь казаков и двадцать киргизов. Один тяжело раненный двумя пулями в живот казак лежал в забытьи с позеленевшим, уже обострившимся лицом.
– Сейчас и командира починим, барышня Фанни, – сказал фельдшер.
– Когда же его ранили? – тревожно спросила Фанни.
– Он не ранен, а только здорово ушиблен. Все тело в синяках. Мы боялись, нет ли поломов костей.
– Ну и что же?
– Ничего, слава Богу.
– Слава Богу.
«И ведь ничем, ничем не показал, что ему больно. Да он герой, этот дядя Ваня», – подумала Фанни и почувствовала, как какая-то тяжесть свалилась с ее души.
– Да. Им счастливо вышло. А вот двое так же упали, так поломалась. Один ключицу, другой руку. Теперь придется полежать.
– А тот что? Сидоренко? – кивнула головой Фанни.
– Умрет, – спокойно сказал фельдшер.
Он сказал это страшное слово просто и громко, и оно отдалось до самой глубины сердца Фанни. Она с испугом оглянулась. Ей казалось, что оно таким же страшным громовым ударом должно отдаться и в сердцах всех казаков. Но никто не обратил на это внимания. Перевязанные рассказывали друг другу эпизоды столкновения, беспокоились о сухарях, о чае, о дележе добычи, будут ли ровно делить и кольджатским, и тем, что ходили в набег, или кольджатским меньше, а может быть, и ничего не дадут. Разверстывали добытый скот и лошадей на рубли за выкуп и вычитывали, по сколько достанется на каждого. Раненный в живот ничего не слыхал. Он лежал и тихо стонал, беспокойно водя черной грязной рукой по груди.
