По ее подвижному живому лицу Иван Павлович всегда знал, что у нее – была удача или нет. Но она ревниво берегла свои секреты. А он не допытывался. Да и какое ему дело?! Он так был рад, что установились до некоторой степени товарищеские отношения, и ему казалось, что им обоим удалось взять верный тон во время обедов, ужинов и бесед. Мучило только одно. Что «говорят» теперь и в Джаркенте, и на Тышкане, и в Хоргосе, и в Суйдуне – словом, везде. Ничего не было. Жил в одном доме с ним сорванец-мальчишка, но говорили, должно быть, черт знает что. И Ивану Павловичу жаль становилось милую Фанни…
Так прошло две недели. Создалась привычка, и, когда Фанни опаздывала к обеду, Ивану Павловичу было беспокойно и скучно и он ходил взад и вперед по веранде, мурлыкал какую-то песню и все посматривал на горы, ожидая увидеть ее серый кафтан и папаху…
В комнату ее он никогда не входил. Она прибирала ее сама.
– Я еду на четыре дня, – сказала ему однажды Фанни.
– Ваше дело, – сухо сказал Иван Павлович.
– Да. Но говорю, чтобы вы не беспокоились.
– Я не беспокоюсь. У меня на это права нет.
– Будто?
Он не допытывал, куда она едет. Почему-то решил, что в Джаркент за покупками.
Ему было скучно эти четыре дня. Недоставало темных от загара маленьких ручек, наливавших ему его большую чашку чаем и подававших ром, недоставало ее мальчишеской усмешки, ее легких движений и аромата ее волос. Вечера казались скучными, и не тянуло смотреть с веранды на темное небо и яркие звезды. Даже по ее кабардинской шапке и винтовке, исчезнувшим на эти дни с гвоздя в его кабинете, он скучал.
Да, – стыдно было Ивану Павловичу в этом сознаться, – но он хандрил в отсутствие Фанни…
Она приехала еще более загоревшая. Ее волосы стали светлее и больше отдавали в золото, чем в каштан. Солнце пустыни не шутит. Она была пыльная, усталая, но по сверкающим глазам Иван Павлович заметил, что счастливая.
Она пошла купаться в Кольджатку, захвативши с собою тонкий шелковый халат и туфельки, и через час возвратилась, сверкающая свежестью, неся в руках кафтан, шаровары и сапоги.
– Ну и прожарилась я в этом костюме, – воскликнула она, поднимаясь на балкон. – Что же, вы недовольны, что я вернулась?
– Нет, Фанни… – он ее первый раз так назвал.
– Будто? – с сомнением покачивая головой с мокрыми волосами, небрежно скрученными большим узлом, сказала Фанни.
Они пообедали молча. После обеда она сказала:
– Дядя Ваня, я хочу с вами посоветоваться. Пойдемте ко мне.
