Почуяв неладное, она обрушила на сына весь арсенал имеющихся в ее распоряжении средств воздействия, вплоть до угрозы подключить к делу милицию. И – не без труда, но все-таки сравнительно быстро – она его расколола.
Он признался, что Игорь давно уже «колется» и – мало того! – приторговывает наркотиками. Для этого ему были нужны все новые и новые «клиенты», вот он и предложил нашему «попробовать». Тот попробовал, но ему, как он уверял, не понравилось. Расплачиваться с Игорем, однако, надо было: «дурь», которой они кололись, стоила дорого. Чтобы отдать Игорю уже накопившийся долг, ему и понадобилось «толкнуть» свои любимые «шузы».
За нашего я был более или менее спокоен: Слава объявила ему, что, если хоть раз увидит его с Игорем, тут же пойдет в милицию. Зная свою мать, он не сомневался, что она на это способна, и угроза подействовала.
Но как быть с Игорем? Не обращаться же, в самом деле, в милицию. А ничего не предпринять, оставив все как есть, я не мог: дело было серьезное, парень погибал, и, если оставалась еще хоть какая-то возможность вытащить его из этой трясины, действовать надо было немедленно.
Я позвонил Булату.
Сказал, что мне необходимо срочно с ним увидеться.
Он сказал: да, конечно, он всегда рад меня видеть, но они с Ольгой завтра уезжают в Дубулты. Нельзя ли отложить нашу встречу до их возвращения?
Я жестко ответил, что нет, нельзя.
Он не стал спорить. Коротко бросил:
– Приезжай.
И я поехал к нему на Речной вокзал, в их с Ольгой новую кооперативную квартиру, где они недавно поселились.
Всю дорогу я думал, как начать этот нелегкий разговор,
но так ничего и не надумал и, приехав, сразу, чуть ли не с порога, бухнул:
– Вы уж извините, ребята, что я был так настойчив. Дело в том, что Игорь…
И тут Булат, не дав мне закончить фразу, переглянулся с Ольгой и сказал:
– Что я тебе говорил?
И я сразу понял, как взволновал их мой внезапный телефонный звонок, в какой тревоге провели они те сорок минут, что я добирался к ним от своего «Аэропорта» к «Речному вокзалу»: думали, гадали, с чем я еду, какую весть везу, о чем он будет, этот срочный, неотложный разговор, который – в этом у них не могло быть сомнений – сулит им какую-то неожиданную (а может быть, и ожидаемую, предвидимую и предчувствуемую?) неприятность.
Это меня ничуть не удивило. Удивило – и даже поразило – другое.
Поразил не смысл, а интонация этой Булатовой реплики: «Что я тебе говорил?»
Интонация была не только торжествующая («Вот видишь, я был прав!») – в ней чувствовалось огромное облегчение.
