Этот ее ответ меня восхитил, о чем я не преминул сообщить ей при первой же нашей встрече.
Достоверность этой истории Лидия Корнеевна тогда не подтвердила. Кажется, даже дала понять, что ничего подобного не было, что это легенда, одна из многих, какие ей часто приходится о себе слышать. Но при этом сказала:
– Не надо ни от кого ничего требовать. У каждого своя точка кипения, свой Рубикон.
Этой ее реплике особого значения я тогда не придал. Но потом вспоминал ее не однажды. И в первый раз мне пришлось ее вспомнить довольно скоро.
Виктора Платоновича Некрасова,
даже в ту пору, когда мы с ним были едва знакомы, я, как и все мы, звал Вика. И, если ненароком сбивался на «Виктора Платоновича», он недовольно морщился. И это несмотря на разницу в возрасте (он был старше меня на шестнадцать лет).
Володя Войнович моложе меня на шесть лет. Он, стало быть, был моложе Вики на двадцать два года. Но это обстоятельство ничуть не мешало ему не только звать Виктора Платоновича Викой, но и быть с ним на «ты».
С Викой иначе было нельзя.
И в этом тоже проявлялось главное свойство его личности: он не признавал никаких условностей, никаких барьеров, никаких табу. Не только с друзьями, но и в своих отношениях с самой Софьей Власьевной. (Любимая его реплика: «Бодал я советскую власть!»)
Рано или поздно это должно было кончиться плохо. И так оно и случилось.
В 62-м на каком-то высоком партийном собрании (кажется, на пленуме ЦК) Хрущёв вдруг объявил, что знает только одного настоящего Некрасова – того, который написал «Я из лесу вышел, был сильный мороз». А таких Некрасовых, как Виктор, надо гнать из партии железной метлой.
Поводом для этого высказывания послужили путевые заметки Вики о нескольких его заграничных поездках, в которых он некритически, даже вполне доброжелательно изобразил окаянный мир чистогана.
Тотчас же в «Известиях» – газете, главным редактором которой в то время был зять Хрущёва Алексей Аджубей, – появилась статья «Турист с тросточкой». (С этого момента во всех своих письмах вместо подписи Вика рисовал шляпу и тросточку: это стало чем-то вроде его фамильного герба.)
По всем законам и канонам партийной дисциплины Вика должен был покаяться, признать ошибки. Но он этого делать не стал.
Проигнорировал один партийный выговор, потом второй («Бодал я советскую власть!»).
Тогдашний секретарь ЦК Украины Шелест, подпевая главному пахану, рвал и метал, требуя от Некрасова полагающихся покаяний. Но тут главный пахан вдруг оказался «волюнтаристом», а это означало, что и все его высказывания и указания тоже были «волюнтаристские». И тогда – рассказывал Вика – тот же Шелест на каком-то приеме, наклонившись к его уху, шепнул ему: «Все эти годы я дивился вашему партийному мужеству».
