— Оператор Большой Машины Черторогов. Проблема жизнеобеспечения станции. Не терпит отлагательства, — разозленно отбарабанил я.
Аналитик с первой же секунды ставил своих посетителей в какое-то дурацкое положение.
— Ждите, — буркнул кибер-секретарь. И после паузы: — Главный аналитик очень занят. В вашем распоряжении три минуты. Проходите.
Я вошел в нарочито аскетический кабинет, единственным украшением которого был все тот же «вечный сосуд» с рыбками и водорослями. Хозяин сидел на круглом металлическом табурете за пультом терминала и пронзительно смотрел на входящего, всем своим видом напоминая филина на охоте.
— Добрый день… — начал было я.
Цокугава перебил:
— К делу!
— Почему занижаются на порядок показания датчиков? Почему мы постоянно врем? Почему скачки напряженности хронополей никого не волнуют? Почему ушел профессор Фабиани? — выпалил я.
Невысокий желчный аналитик теперь уже с любопытством разглядывал меня. Дескать, откуда взялось это чудо?
— Машину давно пора перенастроить. Ее дурацкая болтовня мешает нормальной работе. Незачем дергать оператора. Спасибо, что напомнили. Нормализуем их и на ночь. Это раз.
Цокугава следил за моей реакцией. Я молчал, сжимал и разжимал кулаки.
— Я не знаю слова «ложь». Зато я знаю слово «паника». И я не допущу паралича станции. Мы должны работать и будем работать. Миры не ждут. Это два. Опасных скачков напряжения нет и никогда не было. Я компетентней вас, так что уж поверьте на слово. Я уверяю, что все в пределах нормы. Это три. — Цокугава чувствовал себя хозяином положения. — А Фабиани просто нечего больше делать на станции. Он — теоретик, а сейчас время практиков. Он всюду совал свой нос, помочь был не в состоянии, а когда ему на это намекали, впадал в амбицию. Его уход — свидетельство прозрения, хоть и позднего. Теперь все встало на свои места. Это четыре… Я снял все ваши вопросы?
— Так вы уже всех нас приговорили… — тихо сказал я и повернулся, чтобы уйти.
Цокугава пытался создать из станции гомеостазис, замкнутый «вечный сосуд». Аналитик убедил себя в том, что этот мирок уже существует, и не задумываясь отбрасывал все, что противоречило его схеме.
Я вдруг ясно увидел, как трескается и раскалывается «вечный сосуд», из дыр хлещет вода, как бьются задыхающиеся рыбки, безвольно ложатся на сохнущее дно водоросли…
— Это просто упрямство. А оно еще никогда не спасало. Подумайте на досуге над моими словами. Я мог бы привести вам убийственные аргументы, но у меня совершенно нет времени, — снова выстрелил в меня Цокугава, но это уже был выстрел в небо.
