Времени у нее было много. Энн продумала такое количество вариантов возможных рассуждений Морева, Грусткина и других сотрудников Экспедиции, которые готовили их полет на Капкан, что почти не сомневалась - картина сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих "чужаков" в космолетческой среде - и уже по одному этому попали в список кандидатов на полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и горячо настаивал на ней - они были непримиримыми противниками в спорах о теоретической космонавтике и одно это должно было побудить болезненно щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех прав и преимуществ в любой иной, отличной от их словесных баталий, сфере. Только теперь Энн прозрела. Игорь, зная, что именно Рольсену предстоит лететь на поиски Невернувшихся, специально вел с ним многочасовые дискуссии, постоянно провоцируя на спор. Грусткину нужно было возбудить в Борисе способность к анализу, сбить с него самоуверенность удачливого космобродяги, развенчать дешевый романтизм лозунга "летать - чтобы летать". Конечно, в их препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь усмотрел верно. "Всеядность" Рольсена, его стремление проникать во все мыслимые области, становясь там своим, признанным, - эту его черту Грусткин высмеивал особенно ядовито. Это - все та же страсть к коллекционированию, говорил он. Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие - восторженные отзывы специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толку в обоих случаях - ровно никакого.
И все эти словопрения об уставофобии и параграфоненавистничестве преследовали все ту же цель - подготовить Рольсена к самым непредвиденным обстоятельствам, о которых Игорь думал, видимо, непрестанно. Поддевая Бориса, втягивая его в бесконечные беседы, Грусткин исподволь направленно рассказывал ему о важных эпизодах из истории космоплавания, Рольсену неведомых. Игорь вел сложную утомительную игру - помимо воли Бориса внедрить в его сознание массу сведений, тщательно отобранных, умело проинтерпретированных, афористично изложенных - с расчетом, чтобы они всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого ждать придется невообразимо долго.
В свете этих соображений история с медальоном и булавкой становилась прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все, что связано с "Чивером-1" и его экипажем, установил, что среди земных предметов, безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие вещицы - семейная реликвия, быть может, даже грусткинского древнего рода, и знак высшего воинского отличия - не исключено, что он принадлежал отдаленному предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян - так как Энн сейчас моделировала его, Грусткина, строй мысли, - он пришел к выводу, что Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как символы, понятные землянам, поскольку они, чиверяне, тоже, вне сомнения, моделировали психику землян.
