– Акинак, что ли?
– О, угадал! Подошло. Смотри, осталось совсем немного, – Польский пытался удержать при себе Прошина, не пустить его в пространство разговора водителей.
Петрович и Димка беседовали тихо, но холл был небольшим, десять на десять. Между водителями и охранниками было не больше 12 метров. Слышимость неплохая, а голоса у сидевших под лимоном были басовитыми, проникающие.
Димка, разогретый водкой, видимо, впервые в жизни изливал душу чужому человеку. Боль у него была – любимая жена. Понять он ее не мог. То ли другого присмотрела, то ли по какой-то иной причине, но вдруг разладилось у них что-то. Даже дочка-первоклассница заметила это.
– Ну вот что мне делать?
Петрович слушал его, слушал, а потом каким-то обмякшим голосом заговорил. Да лучше бы он сплясал что-нибудь или спел.
– Что тебе делать – думай сам. У нас же работа не нормированная. Того в аэропорт, этого из аэропорта. Я через это прошел. Двадцать лет с женой жил. Двоих детей вырастили. Мне сорок пять отпраздновали, ей сорок. И вдруг, как серпом по одному месту, или увольняйся, говорит, или я ухожу.
– Средневековая пушка, Сергей, не помнишь? Нет? Картошка уже подогрелась. Иди, начинай третью бутылку. Не хочешь. Мне тоже что-то не хочется. Может, бомбарда, как ты думаешь?
– Может, бомбарда.
– О, угадал! Подошло.
– Другого нашла? – спросил Димка.
– В том-то и дело, что никого она не нашла. Ей от родителей трешка осталась в Марьиной Роще, приезжаю, а ее нет. И детей нет. Уехали. Я поначалу хорохорился, даже записку ее читать не стал. Форс держал полгода. Дурак был.
– Николай, готово? Можно Сергею идти?
– И что теперь?
– А потом дети приехали и говорят: «Мама замуж вышла. Но ты, папа, не бойся. Квартиру она нам оставила. А тебя мы не бросим». Я их слушаю, а у самого слезы на глазах. Почему, спрашиваю их, она замуж вышла? Я же вам деньги высылал. Мы же с вами встречались. Почему?
Петрович, совсем разомлевший от водки и от женской темы, голос потерял, стал нести какую-то чушь. Для нормального мужика даже не солидно о таком говорить. Мол, она ждала, когда он придет. Но ведь не он ее бросил, а она. Значит, она должна к нему прийти, а не он. И в таком духе.
Польский аж извертелся на крутящемся кресле.
И Димка не рад был, что, наговорив о себе, растревожил душу пятидесятилетнего человека, слабого на слезу. Он пытался как-то закончить эту тему, но вырвалось у него совсем уж глупое в данной ситуации:
– И как же вы теперь?
