Ему сильно облегчало жизнь с ней то обстоятельство, что она прекрасно понимала его — да, да, понимала каждое слово, которое он ей говорил, и, хотя сама была нема как рыба, умела свободно выражать свои мысли и чувства при помощи знаков и взглядов; но за все это время он ни разу не слышал ее голоса.
Он часто подолгу разговаривал с ней, делясь всеми своими сокровеннейшими мыслями и ничего от нее не тая. Это ему доставляло искреннее удовольствие, особенно благодаря тому, что сам он тоже чрезвычайно быстро улавливал смысл ее ответов.
— Киска, Киска, — говаривал он ей (у него всегда была привычка так ее называть), — моя дорогая Киска! Наверное, многие сочли бы огромным несчастием то, что произошло с нами, и от души пожалели бы меня. Но я ни с кем на свете не согласился бы поменяться судьбою, пока ты жива. Я предпочитаю жизнь с тобою жизни с любой другой женщиной, несмотря на то, что ты лисица. Я клянусь тебе, что это так и что так было бы всегда, в кого бы ты ни превратилась.
Заметив, что она серьезно и вдумчиво смотрит на него, он спешил добавить:
— Неужели же ты думаешь, моя дорогая, что я позволяю себе этим шутить? Нисколько. Клянусь, что останусь верным тебе всю свою жизнь. Я всегда буду уважать и почитать тебя как мою жену. И буду это делать не потому, что надеюсь на милость Господа, который когда-нибудь вернет тебе твой прежний образ, а только во имя своей любви к тебе. Как бы ты ни изменилась, я всегда буду любить тебя.
Если бы кто-нибудь увидел их в такие минуты, он бы наверное принял их за влюбленных: столько страсти было в их взорах.
Часто он клялся ей в том, что даже сам дух зла, который обладает силой творить всякие чудеса, отказался бы от попытки изменить его чувство к ней.
Не знаю, какое впечатление производили эти пылкие речи на его жену в былое время, но теперь они, по-видимому, стали главным ее утешением. Она подходила к нему, клала ему в ладонь свою лапу и смотрела на него полным счастья и благодарности взглядом. Иногда она даже начинала учащенно дышать от волнения и, подпрыгивая, лизала его в лицо.
Теперь на нем лежала масса мелких домашних обязанностей: ему приходилось готовить завтрак и обед, убирать комнаты, стелить постель и так далее. Когда он был занят домашними делами, на его лисицу невозможно было смотреть без смеха. Иногда она как будто приходила в крайнее отчаяние и раздражение, видя, как неуклюже он проделывает все то, что она могла бы сделать гораздо лучше, если бы имела возможность. Тут она часто забывала о запрете, который сама наложила на себя, — из соображений приличия и ради красоты никогда не бегать на четырех лапах, — и повсюду сопровождала его. Если он делал что-нибудь не так, она останавливала его и давала понять, как это следует делать. Если мистер Тэбрик забывал, что уже наступило время завтрака или обеда, она подходила и дергала его за рукав, как будто спрашивая: «Как же так? Разве мы не будем сегодня завтракать?»
