и приготовятся принять ту простую истину, которую, казалось, так легко можно бы постигнуть и в одно мгновение. Что чувствовал он, когда эту истину называли ложью, когда сами любимые ученики в важнейшую минуту его жизни не могли с ним побдети ни часа единого, когда Петр, камень веры, отрекался от него трижды перед смертию, когда Филипп просил его показать ему отца и Фома ощупью уверялся в его воскресении! Вот страдания! — Друг мой, проси себе несчастия, читай Евангелие, Христа ради, читай Евангелие. Там терпение, добро, наслаждение, счастие, блаженство, рай, бог.
Давно я не писала к тебе и ныне едва собралась с силами, едва держу перо. И что ты прочтешь в этом письме?! Ты верно не ожидаешь ничего подобного. О, какое бренное создание человек!
Во мне открылась злая чахотка — и где мои пылкие желания страданий, где мои высокие мысли о боге, где мое счастие, которое ощущала я так живо, так сладко, передавая тебе свои размышления? Все исчезло, и я лежу пригвожденная к одру болезни, слабая, устрашенная, опять несчастная.
Еще более — я мучусь при мысли, что душа моя не может теперь вознестись на ту высоту, с которой прежде ей было так приятно бороться с судьбою. Как тяжело сознаваться пред собою в этом бессилии!
Ну если мои прежние чувства были только минутными порывами души напряженной, которая теперь, изнемогши, с ослабелыми крыльями или, лучше, согласно с своей природою, упала на землю, и никогда уж с нее не поднимется! Ну если выздоровев я останусь навсегда в этом состоянии и опять с толпою буду бледнеть и стонать при всякой неудаче, при всякой потере! О господи! не дай хоть дожить мне до этого унижения!
Зачем на минуту мне было восхищаться на третье небо, знакомиться с его наслаждениями — чтоб после живее чувствовать свое ничтожество, огорчаться больше и больше своими воспоминаниями.
Такими печальными мыслями наполняются часы моей бессонницы, и я ропщу, и жалуюсь, и раскаиваюсь, и мучусь…
А какие ужасные телесные страдания! Во мне, кажется, вдруг несколько болезней: вся внутренность пылает: язык засох, уста запеклись, в голове какой-то туман, тяжелый, густой… — то вдруг холод по всему телу, и никакой помощи… О боже мой!
Чрез несколько дней.
Мои товарищи принимают участие в моих страданиях и часто стоят около моей постели и молча смотрят на меня со слезами на глазах; женщины приносят мне пить, есть, одевают своими лохмотьями; мужчины спрашивают, чего мне хочется, стараются достать мне лекарств… Итак, не погасло и в них человеческое чувство!
