Я покосилась на Ласточкина, и мне стало стыдно. Я не видела своего отражения в зеркале, но готова была поклясться чем угодно, что на моем лице отражалась жгучая, анафемская, лютейшая зависть. Не то что мой напарник. Он не казался равнодушным — он просто им был. Уверена, Алиса Лазарева вместе со всеми ее хоромами и богатствами занимала его в этот миг куда меньше, чем измученная женщина в голубом, которую судьба швырнула с самого верха в бессмысленное, пустое существование, пронизанное терпким страхом перед конвертами, что время от времени выпархивали из ее почтового ящика. Черт возьми, ну почему я не могу быть, как он?
Служанка проводила нас в гостиную, ту, где было поменьше позолоты, но побольше картин, и встала в дверях, словно ей наказали строго-настрого следить за тем, как бы мы по рассеянности не сунули в карман изящный столик, инкрустированный перламутром. В коридоре прошелестели шаги, зазвенели два голоса: мужской и женский. Слов я не разобрала. Наконец дверь отворилась и счастливые небожители вышли в гостиную.
Небожители? Вы шутите! Я чего-то не понимаю, или окружающая обстановка должна все-таки накладывать отпечаток на своих владельцев? Вы, конечно, скажете, что я злобствую, но хотела бы я знать, что бы вы подумали, увидев перед собой плешивого типа неопределенного возраста с глазами-буравчиками и харизмой Бармалея. Его абсолютно законная супруга, которой 5 апреля должно было исполниться 33 года, являла миру гладкое ухоженное лицо, в котором все же проглядывало нечто крысиное. Возможно, виною тому были заостренный носик и прищуренные глазки, а возможно, все это было лишь моим плодом воображения и недоброжелательности. Многие считали Алису Лазареву красавицей, а кое-кто даже не отказывал ей в таланте, впрочем, не уточняя, в каком именно. Глупо утверждать, что в наши дни так уж обязательно иметь талант, чтобы петь или играть в кино, — для этого вполне могут сойти и другие таланты, никак не связанные с актерством или пением. И, несмотря на ухоженное лицо и хорошо продуманный макияж, у Алисы Лазаревой был вид усталой, потрепанной жизнью, даже не женщины — бабы; и никакие дорогие тряпки, а вошла она в шифоновом платье, которое наверняка было создано в мастерской именитого кутюрье, уже не могли спасти положения. Ее муж был облачен в костюм того божественного серого оттенка, рядом с которым и пепельный, и антрацитовый кажутся линялыми тряпками. Кажется, хотя я вовсе не уверена, что этот цвет называется жемчужно-серым.
