На богослужении недопустимо и малейшее бесчинство. Вахтпарад, собственно развод караульных, на котором они получали пароль и с которого отправлялись на свои посты, при Павле обрел действительно сакральный смысл. Это не солдатики — это всё Российское государство шагало здесь, стройное, послушное, безмолвное, телом, душой, делом, словом и помышлением преданное своему государю. А потому и нарушение стройности было равносильно святотатству, измене.
«Нередко за ничтожные недосмотры и ошибки в команде офицеры прямо с парада отсылались в другие полки и на весьма большие расстояния. Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки»>{126}. «На вахтпарадах под барабанный бой объявлялась война, заключался мир, диктовались трактаты, писали грозные и милостивые повеления, толпами с вахтпарада развозили людей в ссылку, на всегдашнее заточение в крепости, монастыри и жаловали чинами, орденами, раздавали земли и крестьян, чтобы улучить счастливую минуту, когда Павел Петрович был весел, доволен вахтпарадным ученьем, когда батальон зашел поразводно ровно; офицеры громко и протяжно проревели: “стой! равняйся!” Павел Петрович возгласил: “По чарке вина, по фунту говядины, по рублю на человека!” и начал напевать любимую песню:
Ельник, мой ельник,
Чистый мой березник,
Но то был уже венец дела, торжество гармонии, закладывалось же, формировалось, отрабатывалось всё еще в те времена, когда Павел властвовал в одной Гатчине. «В этом замкнутом и обособленном мире были свои шутки, свое злословие, заключались дружеские связи, были свои признанные герои фронта, из которых ни один не оправдал этого имени в настоящей службе. На парадах и маневрах этой армии в миниатюре развертывались важные события, возвышения и падения фортуны, неудачи и успехи, которые приносили людям то ужас, то несказанную радость»>{128}.
Именно с гатчинских пор яд обожания парадной стройности проник и в сердца великих князей. После посещений резиденции отца с уст их все чаще слетало гордое: «А вот это по-нашему, по-гатчински!» А как сладко было прятаться от бабушки, когда они, измученные и потные, возвращались с учений, быстро и тихо проникали в свою половину, в спешке стаскивали потешный гатчинский мундир. Разумеется, Екатерина обо всем была прекрасно осведомлена, морщилась, но не тревожилась ни о чем — она слишком мало уважала сына, чтобы допустить мысль о бунте. Нередко Павел проводил учения рядом с Царским Селом, от пальбы у императрицы делались мигрени, но она вновь безмолвствовала — мечущийся в гатчинской клетке сын нуждался в занятии.
