— Пианино?
— Да. Сыну купили. Ко дню рождения, кажется. Он геолог, в экспедиции… Жалели, что некому опробовать инструмент. А я про тебя вспомнила.
— Я бы с радостью поиграл. Я уж столько не играл! Они часто приходят сюда, хозяева?
— Нет. Но раз собираются достраивать, то часто будут.
— А тебе бы хотелось меня послушать?
— Еще как!
— А что именно?
— Извини, Антон, мое скудное воображение, но я почему-то никак не могу представить, что ты вполне серьезно можешь сесть за пианино и заиграть… Что? Да вообще… Ну-у, ну хотя бы вальс Грибоедова.
— Вальс Грибоедова, — повторил Антон, улыбаясь. Ему хотелось спать. Улыбка позволила на несколько секунд закрыть глаза, и это было мгновенным, сладким провалом в небытие. Он тряхнул головой и встал. — Я, конечно, не этот, как его… не вундеркинд, который играет все сонаты Бетховена и рапсодии Листа, но кое-что играю… Все, Тома, сплю… А вальс Грибоедова я тебе сыграю… — И, чуть пошатываясь, Антон вышел босиком, забыв взять бутерброд.
Дождя уже не было, но присутствие туч ощущалось по особенной темноте и по прохладному дыханию неба. Где-то под этим небом по грязи топает сейчас Леонид, топает вместо него, Антона, по праву взрослого и сильного… Далеко впереди, в тайге, возник слабый огонек поезда, затем долетел гудок. От «Птерикса» отлично слышно гудки. Но Салабон, конечно, ничего сейчас не слышит — спит без задних ног и видит, наверное, как летает на «Птериксе». Гошка как-то говорил, что сны его одолели, и все — про вертолет, а вот ему, Антону, как он ни жаждет, — «Птерикс» не снится, зато разной чепухи — вдоволь…
Высокая черная дача казалась массивнее, чем днем. Внутри, в одной из ее комнат, стояло пианино, новенькое пианино, к клавишам которого еще никто не прикасался… Если бы Антону дали сил, он забрался бы на балкон, пролез в мансарду, проник через люк на первый этаж, отыскал это пианино и устроил бы такой концерт, что соседи умерли бы от ужаса подле своих окон, поняв, что музыка гремит в недостроенном необитаемом доме, с закрытыми ставнями. И поползли бы по Индии слухи про Ночного Маэстро!..
Антон оступился и чуть не упал, направляясь по мокрой траве к себе в кладовку. В соседнем курятнике горел свет, и на окне вырисовались странные, шевелящиеся тени, будто там толпились безмолвные, неведомые существа. Антон вздрогнул и насторожился, прежде чем понял, что это куры.
Фонарик лежал сразу за косяком, на ящике с гвоздями. Антон осветил свое ложе: ватный матрац с телогрейкой в изголовье, с краю — стопкой — две чистые простыни и полотенце. Антон вспомнил, что обещал помыться в душе. Он переложил чистые простыни на табуретку, откинул одеяло и упал, не снимая пижамы. По чердаку бродила кошка, но шлак хрустел так, словно там ворочался человек, и можно было бы испугаться, не шатайся эти кошки из ночи в ночь.
