— Ура-а! — крикнул Антон.
— Еще бы песню! — сказал Герасим Ефимович. — Ведь Мишка мой сидит сейчас где-то у костра и горланит песни… Про чужую страну Тэгвантэпэк… Слушайте, друзья, а если нам костер запалить, посреди двора, а?
— Да здравствует костер! — Антон полез через перила.
Леонид придержал его, пока он не нашарил ногами лестницу.
Из-под навеса натаскали поленьев и чурок, Антон плеснул несколько колпачков бензина из бензобака мотоцикла и чиркнул спичку. Ворох вспыхнул. Гости уже выходили из дома со стульями и рассаживались вокруг огня. Леонид принес Томе чурбак, а Антон сбегал за старым пиджаком и телогрейкой. Пиджак отдал Томе, а телогрейку кинул на землю рядом и уселся. Тома сразу же прижала его плечо к своим ногам, и Антону вдруг стало так хорошо, как не было хорошо ни разу в жизни.
Салабон пристроился рядом, все еще дожевывая колбасу. Что-то бормоча хрипло и строго, присоединился к компании Федор Федорыч.
Парень в белой рубахе махнул рукой и запел — видимо, по заказу Лисенкова:
Тэгвантэпэк,
Тэгвантэпэк —
Страна чужая
И почти все грянули:
Три тысячи рек,
Три тысячи гор
Тебя окружают.
Так далеко,
Так далеко —
Трудно доехать.
Три тысячи лет
С гор кувырком
Катится эхо,
Катится эхо,
Катится э-э-хо-о…
«Хорошая песня… Может быть, пойти подыграть, пока старик тут у костра?» — подумал Антон. Тома шевелила пальцами в его волосах, и он боялся двинуть головой, чтобы не спугнуть ее руку.
А хор пел дальше:
Я бы и сам свился в лассо,
Цокнул копытом,
Чтобы в глаза тебе заглянуть,
Сьерра Чикита.
Стал бы рекой,
Тысячи рек
Опережая.
Тэгвантэпэк,
Тэгвантэпэк —
Страна чужая,
Страна чужая,
Страна, чужа-ая-я…
Было как в лесу, и если слегка прищурить глаза, то людские фигуры в пляшущих отсветах огня вполне молено было принять за деревья.
Много невзгод
Знал человек,
Бурь и ненастья,
Но лишь в тебе,
Тэгвантэпэк,
Спрятано счастье.
Но никому
И никогда
Туда не доехать.
Три тысячи лет
С гор кувырком
Катится эхо,
Катится эхо,
Катится эхо-о…
Искры рвались к небу, мечась между Большой Медведицей и Кассиопеей. Одни скоро гасли, другие уносились так высоко, что превращались, казалось, в звезды.
Глава двадцать вторая, в которой Антон покидает Братск
Жгли старый Братск, к которому уже подкатывало море, и одновременно выжигали ложе водохранилища, расширяя его — море все поднималось и поднималось. Горьковато-прелый, ничем не перебиваемый запах гари цепко держался в воздухе, пропитывая одежду, постель, хлеб. Днями дым рассеивался, вечерами же он низом-низом опять натягивался из леса, окутывая поселок серой удушливой пеленой — казалось, что за холмами кадила какая-то гигантская мошкодавка.
