Оглушающий прием. «Значит, мы действительно погромщики, действительно антисемиты, раз нам это так упорно вдалбливают…» А иногда, Вадим Валерианович, ничтоже сумняшеся, и вас могут назвать антисемитом, шовинистом и чуть ли не фашистом. Наряду с Валентином Распутиным и Михаилом Лобановым, Игорем Шафаревичем и Виктором Розовым… Так ведь? Как вы-то к этому относитесь? Как воспринимаете?
Вад. К. Вы назвали целый ряд очень уважаемых людей, и за всех я отвечать не могу. Что же касается меня, то могу сказать следующее. С тех пор, как я начал выступать в печати, а было это уже более сорока лет назад, многое из того, что я писал, вызывало неприятие. Причем с разных сторон. Скажем, были на противоположных литературно-общественных полюсах два журнала — «Октябрь» и «Новый мир», и оба на меня нападали. И ни там, ни там я не печатался…
Должен сказать: бывает, что самую высокую оценку дают человеку не друзья, а враги. Вот я недавно в одной своей статье заметил, что, пожалуй, никто выше не оценил Пушкина, как малоизвестный критик, который после поэмы «Руслан и Людмила» написал: представьте, мол, мужик в лаптях, в армяке вторгся в какое-то «благородное собрание» и закричал: «Здорово, ребята!» То есть тем самым он сказал, что Пушкин есть воплощение всего русского народа. Это было еще в 1820 году! И что интересно: Пушкин через восемь лет, переиздавая «Руслана и Людмилу», написал предисловие и включил туда всю эту статью. Статью, которая его поносила!
Так и я — не получал, пожалуй, ни от кого ничего более лестного, как от весьма далекого для меня критика Чуприна, который написал, что Кожинов — самодержавный критик и он (то есть я) высказывается свободнее кого бы то ни было. Думаю, это большое преувеличение. Свобода стеснялась и извне, и даже изнутри — всегда же была какая-то внутренняя цензура. Но ведь лестно сказано, согласитесь. Сам бы я, конечно, никогда не мог так о себе сказать…
Так вот, возможно, именно потому, что нападок всяческих за свою жизнь я пережил очень много, то и обвинения в шовинизме, в фашизме и т. д., начавшиеся тоже весьма давно, где-то лет тридцать назад, воспринимались уже с определенным иммунитетом. Одно время я вел записную книжку, и из нее явствует, что в течение 1968 года мое персональное дело в Центральном Доме литераторов обсуждалось 13 раз! Можете себе представить? Особенно если учесть, что с июня по сентябрь ЦДЛ закрыт…
Помню, сидит передо мной такой критик — Федор Маркович Левин, старый, еще в Гражданскую войну был литературным критиком, и прямо говорит, что я — фашист. А незадолго до этого другой критик, Ирина Бенационовна Роднянская, наоборот, выступила в мою пользу. И вот Петр Палиевский, сидевший при моем обсуждении рядом со мной, сделал такой ехидный выпад. Он спрашивает Левина:
