В самом названии варламовского романа слышится антитеза «Пирамиде». То есть, Варламов берется описать не гигантское надгробие человечеству (пирамиду), а возможность хоть какой-то защиты если не всего человечества, то хотя бы его части (купол).
Оба сочинения можно назвать романами-наваждениями (как известно, «Пирамида» имеет подзаголовок «роман-наваждение»). Вослед за Леоновым Варламов использует приемы смещения и размывания реальности, когда автор нарочно запутывает читателя, не давая осознать, описывает ли он имевшее место в действительности или некий сон, морок.
Недаром, как нам кажется, в «Куполе» символически упомянуты «клочья тумана» — это одно из важнейших определений Леонова, называвшего своих героев «ожившими клочьями тумана».
В романе своем Варламов описывает историю Унтиловска (он же Няндорск, он же Пораженск), но уже на исходе столетия: теперь эта черная дыра истории, всероссийская гибельная провинция называется Чугодай.
Да, русская литература богата на описания подобных мест, огромные лужи на главной площади украшают малые городки еще у Гоголя, ничего не изменялось и далее: хоть у Салтыкова-Щедрина, хоть у Горького в повести «Городок Окуров», хоть в «Уездном» Замятина.
Но нам очевидно и то, что именно у Леонова «унтиловщина» получила наполнение апокалиптическое, и то, что Варламов ориентировался в первую очередь на него.
Сходство содержится уже на уровне сюжета. Главный герой повести Леонова «Унтиловск» (и одноименной пьесы) — ссыльный Буслов. Он, надо сказать, не единственный политический страдалец в своем провинциальном городке — в пьесе «Унтиловск» наличествует еще и ссыльный Гуга; «жук, ублюдок жука» — так именует его Леонов.
Варламовский Мясоедов тоже ссыльный, «диссида». Порой он в своих попытках преодолеть «унтиловщину» (она же — «чагодайщина») пытается подняться до бусловской страсти; но куда чаще это ничтожное человеческое отребье хочется назвать «ублюдком жука».
«Диссида» Мясоедов, как и «социалист» Буслов, общаются с небольшим кругом знакомых. Как в «Унтиловске», в «Куполе» среди этих знакомых — местный батюшка.
Не только Леонов, но и Варламов, от которого подобных жестов ожидать было сложнее, описывает служителя веры с откровенной иронией, если не сказать с сарказмом (отдельно стоит заметить банные сцены в леоновской повести и в варламовском романе, где главные герой и поп оказываются в одной парилке; другое совпадение — пристрастие героев к азартным играм, у Леонова это шашки, у Варламова — карты).
