И одет как-то странно — балахонообразное, бесформенное грязно-светлое нечто типа пальто или плаща, огромная стоптанная трудноопределимая обувь, теплый шарф (хотя на улице еще почти тепло). И взгляд очень тяжелый. Человеку с таким лицом, наверное, трудно смотреть на других людей и на мир вообще, поэтому взгляд и тяжелый, трудно ожидать, что у человека с таким лицом взгляд будет лучистый и радостный.
Человек с коричнево-фиолетовым лицом сложил купленные продукты в сумку, еще раз оглянулся, посмотрел на меня и вышел из магазина. А я дождался своей очереди, купил некоторый набор съедобных веществ и предметов и пошел домой.
Я провел несколько часов дома — читал какие-то книжки, разговаривал с кем-то по телефону, занимался какой-то еще мелкой суетой. Вечером у меня была назначена встреча с одним человеком. Я поехал на станцию метро «Тимирязевская», встретился с человеком, обсудил с человеком все что нужно, передал человеку все что нужно, заверил человека в совершеннейшем к нему почтении.
Часть обратного пути я решил преодолеть на троллейбусе. Хороший тихий осенний вечер, уже темно, в Москве в это время хорошо и уютно, спешить особенно некуда, работы все равно нет, вечер свободный, и завтрашний день свободный, и послезавтрашний и так далее, совершенно некуда спешить, не хочется как-то спускаться в метро, лучше доехать на троллейбусе до «Новослободской», а там уже три остановки на метро.
Вошел в ярко освещенный, практически пустой троллейбус сорок седьмого маршрута и увидел человека с коричнево-фиолетовым лицом. Того самого, в длинном бесформенном грязно-светлом пальто-плаще, с теплым шарфом на шее.
Он сидел далеко, в самом конце салона. Мы взглянули друг на друга. Я не сомневаюсь, что он тоже узнал меня.
Сел на свободное сиденье, уставился неподвижным взглядом в окно, доехал до «Новослободской». Выходя из троллейбуса, еще раз посмотрел на человека с коричнево-фиолетовым лицом, и он тоже на меня посмотрел своим тяжелым взглядом.
Человек с коричнево-фиолетовым лицом уехал в сторону Садового кольца, а я спустился в метро и поехал домой.
Стоит ли говорить, что этого человека я больше никогда не видел. И очень надеюсь, что не увижу.
Можно ли назвать это чудесами? Не знаю, не знаю. Чудо — это, все-таки, что-то возвышенное, прекрасное, что-то искрящееся и сияющее. Сидение два вечера подряд в заплеванной комнате милиции станции метро «Площадь Ногина», стояние в очереди в убогом привокзальном магазине с целью приобретения крупы, овощей и «чего-нибудь к чаю» — что может быть в этом прекрасного, а тем более искрящегося и сияющего.
