Догоняем мы Петюню и говорим: а не западло ли тебе обманывать дружественную прессу? А Петюня отвечает: «Не, ребята. Все по понятиям. Ну, конечно, есть у нас кое-какие деньги для революционной работы. Но народ-то, народ и в самом деле ягель заваривает!» «Эх, — говорим мы, — Петюня, и не стыдно тебе?» «Стыд, — отвечает грамотный активист, — внеклассовое понятие. А „западло“ — классовая мораль». Пожалуй, стыд — действительно, понятие скорее нравственное, чем моральное. Самурай кончает жизнь из стыда перед собой, банкир из стыда перед соседями.
А майор Евсюков в припадке стыда перед собой и соседями кончает с девятью встречными (я понятия не имею, какие именно эмоции руководили этим сытым и пьяным милиционером; это адвокаты — по слухам — в качестве одной из версий защиты обдумывают, не сыграть ли на глубоком личностном кризисе, будто бы переживаемом г-ном Евсюковым в тот жизненный период и приведшем его к суицидальным настроениям). Ну, а «по понятиям» — никакого стыда Евсюков испытывать не мог и не может, и действия его не самоубийственные, а банально — убийственные.
Он вроде бы и не планировал такого душегубства, просто поделать с собой уже ничего не мог. Как говорят в кругах силовиков: «Без главного жил — рано стесал тормозные колодки». Я было подумала, что ГЛАВНОЕ — это что-то важное, что я сейчас узнаю милицейскую тайну. А мне объяснили: «Не-а. Просто высоко занесся. Жил без начальника. Без авторитета».
Наконец «дурной тон» — моральный кодекс интеллигента либерального толка. Принцип дурного тона в том, что можно делать все что угодно, кроме того, чего делать ни в коем случае нельзя. Потому что это — дурной тон.
Вот скромный пример этики «дурного тона» в действии. Из Гандлевского: «Можно было быть кандидатом или доктором наук, сторожем, лифтером, архитектором, бойлерщиком, тунеядцем, разнорабочим, альфонсом, можно было врезать замки и глазки, пить эфедрин, курить анашу, колоться морфием, переводить с любого на любой, выдавать книги в библиотеке, но обивать редакционные пороги было нельзя. Нытье, причиты, голошенье по печатному станку считались похабным жанром. Похабней могло быть только сотрудничество с госбезопасностью. Такой был монастырь, такой, что б ты знал, устав. Я этого круга не идеализирую. Я его слишком хорошо знаю и глаз никому не колю. Просто я оттуда родом и рассказываю о диковинных нравах и обычаях своей родины».
«Дурной тон» — совершеннейшее табу; я видела самые забавные примеры страха русского интеллигента перед «дурным тоном».
