Больше с властью академик Абалкин никаких дел не имел, и даже можно уловить нотки злорадства в его рассказе о том, как другой знаменитый в те годы академик-экономист Станислав Шаталин, пользовавшийся особой благосклонностью Горбачева, однажды уже после смены власти по привычке зачем-то набрал на «вертушке» номер приемной президента:
— Десять или двадцать раз звонил — не соединяют, никак. А потом ему кто-то сказал: «Знаешь, а тебя ведь никогда с Ельциным не соединят». Это при Ельцине, собственно, и началось, раньше такого никогда не было, что самая сложная проблема и самый дорогой капитал — доступ к уху президента.
Я подхватываю — ну да, теперь у уха президента дежурит другой экономист, Евгений Гонтмахер, и Абалкин с гордостью кивает — да, мол, Евгений Шлемович заведует у нас сектором социальной политики. «Очень сильный человек, и очень резко пишущий. Но я его очень поддерживаю».
Слушать рассуждения самого Абалкина о нынешнем положении дел в экономике, честно говоря, не очень интересно — говорит, что «для успеха стране нужно объединение. Есть три силы, три гребца в одной лодке: власть, предпринимательство и наука. Вот если они объединяются вместе, гребут в одну сторону — тогда вас ждет успех. Если эти три силы разъединены, как сейчас, то успеха нет и не будет — то, что принимается в правительстве, в том числе и меры по регулированию экономики, никакой научной базы не имеет». Ну да, не имеет, а делать-то что?
Повороты сюжета
Вспоминает Евгения Павловна Зенкевич
Я родилась в Херсоне во время Гражданской войны. Мои родители работали в театрах, постоянно находились в переездах. Отец, Павел Болеславович Зенкевич, был женат на маме вторым браком. Мама, София Александровна Свободина, происходила из Одессы. Мать была актрисой, отец был в театре... просто всем. Он был блестящий музыкант и дирижер, одно время работал как режиссер и даже антрепренер. Был он и артистом — насколько я понимаю, посредственным (в отличие от других своих ипостасей).
Тогда из Херсона им очень скоро пришлось уехать — у меня обнаружили чахотку, а лечиться в условиях, когда города переходили из рук в руки, понятно, не представлялось возможным. В связи с чем Херсон мы с родителями покинули так скоро, как только смогли. Около года мы прожили в Москве — пока чахотку у меня не сменил костный туберкулез; это намертво приковало родителей к столице. Меня на несколько лет забрали в санаторий в Сокольники, а родители в это время обменяли комнатку в Козицком переулке на дачу в Малаховке. В Москву я переехала уже в возрасте 10 лет — примерно тогда же, когда заново выучилась ходить.
