Для того чтобы вспомнить о Есфири не надо быть ни иудеем, ни эллином, надо быть просто образованным человеком. Поэтому утверждение, что госпожа Цеткин не могла иметь в виду Есфирь из-за того, что была немкой и дочерью преподавателя Закона Божия, выдвигаемое как контраргумент диакону Кураеву и его единомышленникам, столь же несостоятельно, как и обвинения ее в сионизме. Кому как не преподавателю Закона Божия знать библейских героинь, тем более что Есфирь — один из любимейших персонажей стихотворных мистерий и сам Ганс Сакс, великий немецкий мейстерзингер, написал в 1530 г. огромную поэму «Есфирь» на чистейшем немецком языке.
Впрочем, поэмы о царице есть на всех европейских языках, причем особой популярностью она пользовалась у протестантов, у французских гугенотов и англичан, причем протестанты, особенно французские, любили подчеркнуть совпадение своей судьбы меньшинства, преследуемого за истинную веру, с положением избранного народа в Персидском царстве. Франц Грильпарцер и Макс Брод, очень немецкие авторы, также посвятили свои произведения истории Есфири. В них, правда, можно найти следы еврейской крови, что во времена Третьего Рейха и сделали, и книги обоих были осуждены на сожжение.
Музыкальных интерпретаций подвига Есфири со времен Средневековья и мотета для пяти голосов Палестрины насчитываются десятки, если не сотни. Тут и оратории, и оперы, и органные сочинения, причем немцев — в первую очередь, Генделя, например. Генделя даже Третий Рейх в еврейском происхождении не уличал. Клара Цеткин, урожденная Эйснер, будучи девушкой интеллигентной, умевшей даже на органе играть, про Есфирь Генделя уж точно знала. Художников же, писавших Есфирь, прямо пруд пруди. Она и на стенах Шартрского собора, и на потолке Сикстинской капеллы, причем и то, и другое место центром сионизма назвать довольно трудно. Она на картинах Боттичелли, Рубенса, Рембрандта, Пуссена, на старых гобеленах и на старинном фарфоре, даже — в православной иконописи. Есфирь везде, со всех сторон.
При такой широкой славе отказывать Есфири в звании героини было бы просто нечестно. Она никому голову, как Юдифь, не отрезала, гвоздь в глаз, как Иаиль, не вбивала, лишь использовала дипломатическую интригу для того, чтобы устроить совместный ужин царя, себя и своего противника Амана, на котором и раскрыла свои карты, выиграв. Рембрандт на эту тему создал великолепную психологическую драму «Есфирь, Аман и Артаксеркс», лучшую картину Пушкинского музея. Три персонажа в фантастическом сиянии парчи и драгоценностей склонили головы над общим столом. Похоже, что они разыгрывают какую-то сложнейшую карточную игру, и рембрандтовская вечеря вызывает в памяти другой вечер, ужин в «Поваре, воре, его жене и ее любовнике» Питера Гринуэя, когда Хелен Миррен, мстя за всех женщин сразу, кормит мужа хорошо приготовленным трупом своего любовника.
