Четверть часа спустя жалюзи снова были подняты, и прекрасная незнакомка, бледнее, чем когда-либо, снова появилась у чугунной баллюстрады окна. На этот раз она устремила свой взор на Казанову и ответила на его выразительные жесты легкой улыбкой. Он осмеливается на очень определенный вопросительный жест, на который получает немедленный ответ — ему бросают ключ и записку.
В записке, начертанной наверно этой бледной ручкой, стоит:
«Дворянин ли вы? Достаточно ли вы смелы и скромны, чтобы вам можно было довериться? Хочу этому верить. Приходите в полночь. Этим ключом вы отопрете маленькую резную дверцу в соседнем доме, я буду там. Полная тайна, и не приходите раньше полуночи».
После прозаической записки Игнации, зашитой в домино, эта романтическая записочка восхитила его, он покрыл ее поцелуями и положил у сердца. Моментально забыта корыстная дочка башмачника, кузина прачек… Ему едва хватает двух часов на одеванье, он работает над своим туалетом, как над произведением искусства…
Однако, он не может не ощущать какого-то тайного беспокойства, вкрадывающегося в его восторг… «Что если отец или какой-нибудь родственник застигнет меня в этом таинственном доме, — думает он. — Ведь я тогда мертвый человек!» Поэтому он дополняет свой туалет карманными пистолетами и венецианским кинжалом.
Бьет полночь, когда он осторожно отпирает резную дверь, на створке которой изображен завитой ангел… Чей-то голос шепчет: «Это вы»? Потом, струйка духов, шелест женского платья… Его берут за руку, он послушно следует за путеводительницей… Когда они очутились в освещенном месте, вид бледной незнакомки заставил его забыть обо всем, о возможности опасности. Только у Беллино встречал он такое соединение благородства и грации… Он был взволнован и смущен — от счастья, от опьянения, от прилива страсти…
Они поднялись по лестнице, показавшейся Казанове великолепно отделанной, потом очутились в покое, обитом черным шелком и отделанном серебряными украшениями с семейными гербами — это была комната его незнакомки. Две свечи скудно освещали только то место, где они стояли. В глубине Казанова различил кровать, с задернутыми со всех сторон занавесями. Долорес пригласила его сесть. Он бросился перед ней на колени и покрыл поцелуями ее ручки.
— Вы любите меня? — воскликнула она со странным выражением страха.
— Можете ли вы сомневаться в этом? — пылко ответил он. — Мое сердце, моя жизнь и все, что у меня есть, все это принадлежит вам.
