Тогда он начал читать ей вслух одну из ее вещей — анакреонтическую оду, стараясь выявить ее красоты своим чтением, звуком своего голоса, и наслаждаясь робостью, блестевшей в ее глазах от такой интерпретации ее произведения. Она находила, что штрихи его кисти, придавая блеск картине, все же не могли помешать тому, что сама картина была написана ею — и чувствовала тайный восторг, замечая, что Казанова в чтении ее стихов находил удовольствие, может быть, даже больше, чем она сама.
Их взаимное наслаждение затянулось часа на три. Правда, наслаждение это было только духовным, но так как они оба уже были влюблены, хотя еще не сознавались в этом и самим себе, трудно было бы найти наслаждение более и сладостное, и чистое одновременно.
Их беседу прервало появление графини, пригласившей их в гостиную, и они прекратили игру с горячими угольями, в которую они играли, не боясь обжечься. Клементина поспешила все убрать на место и поблагодарила Казанову за доставленное ей удовольствие со всем пылом, выражавшимся в заливавшей ей личико яркой краске.
Стол для фараона был готов. Но раньше, чем сесть за игру, Казанова приказал Клермону заказать на завтра четверку хороших лошадей, так как он собирался на рассвете уехать в Лоди с тем, чтобы возвратиться к обеду.
Все уселись за игру, как и накануне, прибавился только знакомый каноник, понтировавший по дукату, перед которым лежала целая груда золотых.
На другой день, не предупреждая никого, Казанова отправился в Лоди, и там накупил все книги, которые только могли пригодиться прекрасной Клементине, не знавшей других языков, кроме итальянского.
Обрадованная и удивленная неожиданным подарком, она в этот день спозаранок забралась к себе с Казановой, чтобы там заняться разбором книг. Она даже позвала столяра, чтобы заказать ему книжный шкафик с решеткой, запирающийся на ключ.
Однако Казанова не мог удовлетвориться этим занятием наедине — вместо науки и литературы ему хотелось бы заниматься любовью. Как-то раз, когда она еще спала, он вошел в ее комнату и разбудил ее. Она испугалась и призналась ему, что зачиталась на ночь «Аминтой» Тассо.
— «Paastor Fido» вам еще больше понравится, — сказал Казанова, — эта книжка прелестна, как вы.
Она принялась за свой туалет, как бы забыв, что перед ней мужчина, однако, не выходя из границ благопристойности. Казанова, тем не менее, не мог не подумать, что, знай, как он влюблен в нее, она была бы скромнее, потому что, зашнуровывая корсет, надевая туфельки и застегивая подвязки над коленкой, она открывала ему проблески прелестей, от которых у него кружилась голова, так что он принужден был выйти раньше, чем она была готова, чтобы скрыть свое волнение.
