— Теперь, дорогой друг, сказал д'Авансон, — позвольте мне поговорить с вами о том одолжении, которое вы могли бы оказать г-же де Тильер.
— Каком? — спросил д'Аккрань, на уста которого вернулась улыбка, как только тот произнес имя Казаля. — Я знаю, — продолжал он, — наша дорогая г-жа де Тильер заинтересовала его нашим делом… Он уже подписал нам десять новых кроватей… Что же вы хотите? Из любви к бедным можно немного и пококетничать… Вы, такой клерикал, не можете этим возмущаться! Ведь придумала же Церковь чистилище для того, чтобы воспитывать культ.
— Еще этого мне не доставало, — говорил себе д'Авансон, садясь в подъемную машину, после того, как выслушал на этот раз уже не похвалы Казалю, а несколько удачно взятых из философского словаря шуток. — И он не видит, что этот парень дает деньги на это дело, черт его побери, вместо того, чтобы бросить их на зеленый стол, что совершенно неестественно!.. По счастью де Жарда нет в Париже, а то я, конечно, узнал бы, что Казаль посвящает себя какому-нибудь патриотическому предприятию, как, например, изыскание бездымного пороха или управление воздушными шарами! Но терпение!.. Скоро должен вернуться де Пуаян, и хотя я не разделяю его убеждений, но по крайней мере у него есть здравый смысл…
Вот каким образом сердечная драма, подготовлявшаяся в течение нескольких недель благодаря умалчиванию г-жи де Тильер и сложности ее чувств, должна была разразиться острым кризисом из-за непростительной неловкости друга, хотя этот друг считал себя и был ей очень преданным. Но как мог он подозревать, что его намерение посвятить де Пуаяна в эти дела будет так опасно для Жюльетты и причинит самому де Пуаяну самые жестокие муки? Такие случаи являются иногда ужасной расплатой за запретное счастье. Они являются лишь одним из тысячи случаев того закона, очевидного для всякого, кто с пользой и без предубеждений изучает человеческую жизнь, а именно: проступки наши чаще всего наказуются тем, что они вполне удаются. В том, что мы называем естественной игрой событий, скрыта какая-то глубокая справедливость, предоставляющая нам жить согласно нашим дурным желаниям; а потом простая логика этих осуществленных желаний неизбежно нас карает. Жюльетта де Тильер и Генрих де Пуаян целые годы старательно обманывали всех наиболее им близких относительно характера их отношений. И им это удалось. Что же удивительного в том, что один из этих близких, обманутый, как и все остальные, действуя согласно своим убеждениям, нанес этим любовникам непоправимый вред, не подозревая об их истинных отношениях? Самым худшим было то, что, рассказывая в четвертый раз свои сетования на вторжение Казаля к г-же де Тильер, ужасный д'Авансон неизбежно утрировал выражение своей мысли. Г-же де Нансэ он сказал: «В один прекрасный день из-за этих визитов о Жюльетте начнут говорить…», Миро: «Я боюсь, что об этом уже говорят», а де Пуаяну должен был сказать: «Я знаю, что даже об этом говорят…», не дав Жюльетте времени предупредить его, — так сильно в его пятидесятилетнем праздном и ревнивом сердце возросла ненависть к Раймонду. Де Пуаян приехал с пятичасовым утренним поездом. В одиннадцать, справившись о его возвращении, д'Авансон разразился перед ним своими филиппиками:
