Для политика с нормальным разумом такая логика явилась бы причиной в корне пересмотреть всю концепцию. Однако Гитлер не был политиком с нормальным разумом. Он обладал не знавшей границ смелостью и упорством, которые в предшествующие годы казались ему самому и большинству его соотечественников высшей формой гения. Эти качества он проявил и в этот момент: поскольку поражение Германии являлось предпосылкой для войны между Востоком и Западом, на которую он делал ставку, Германия должна была погибнуть именно в результате поражения, а затем уже продолжать борьбу. Для достижения окончательной победы ни в коем случае нельзя было уклониться от подобного болезненного промежуточного этапа, чтобы спасти что-нибудь «второстепенное» — человеческие жизни, культурные и материальные ценности или даже существование государства.
Здесь-то и образовалась первая брешь между народом и фюрером. В предшествующие годы немцы проявили интуитивное понимание особого «гения» или безумия Гитлера. Именно это позволило побудить их совершить под его руководством нечто необычное — необычно чудовищное и противоречащее человеческому разуму. Но в тот момент, когда встал вопрос о жизни, немцы не хотели больше идти за ним. Как известно, именно это обстоятельство обусловило в последнюю минуту глубокое презрение Гитлера к ним. В итоге немцы все же оказались не в состоянии следовать ему, они не были достойны его и поэтому заслуживали как народ гибели — так выглядели заявления Гитлера в последние дни его жизни.
Правда, так же как и Гитлер, немцы хотели, чтобы в случае поражения их по возможности победили и оккупировали западные державы. Однако Гитлер хотел, чтобы и после поражения, даже не имея территории и государства, немцы продолжали бороться и тем самым по воле или против воли вынудили Запад включить сопротивляющихся немцев как союзников в войну с Советским Союзом. Но немцы больше не хотели воевать; они уже были сыты войной по горло. Вместо того чтобы сражаться, они бежали на Запад и там капитулировали.
Надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года действительно была опасность (или, если хотите, шанс), что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере, один из ведущих деятелей коалиции — Черчилль был, по достоверным источникам, готов и даже стремился к этому. Да и сама мысль продолжать борьбу после тотального поражения, не имея ни государства, ни территории, не была голой фантазией сумасшедшего. Однако у Германской империи Гитлера, которая вела не национальную и революционную, а империалистическую, грабительскую войну, не было для этого ни психологических, ни социальных предпосылок. Гитлер, как всегда, вел большую игру. Он даже поражение хотел сделать победой — конечной победой на Востоке; при этом он проиграл то, что большинству немцев казалось в это время лучшим и еще достижимым: поражение на Западе.
