— Вне всяких сомнений, сэр, — ответил я. — И я вам очень признателен. Но поскольку теперь я остался в каюте один и вся она находится в моем распоряжении, я, пожалуй, не стану менять ее. Если стюард заберет из нее вещи, принадлежавшие несчастному, я, с вашего разрешения, останусь в ней. Никому из пассажиров я и словом не обмолвлюсь о происшедшем, а вам могу пообещать, что ни при каких обстоятельствах не последую за моим соседом.
Капитан попытался отговорить меня от принятого решения, однако я настоял на своем, предпочтя занимать каюту один, нежели оказаться обузой для офицеров. Не знаю, был ли я прав, но если бы я согласился на предложение капитана, то тем бы моя история и закончилась. Все происшедшие события так и остались бы всего лишь фатальной цепочкой самоубийств, которые по странному совпадению совершали пассажиры одной и той же каюты, и не более того.
Дело, однако, обстояло совсем иначе. Я настойчиво убеждал себя не обращать внимания на опасения капитана и преуспел в этом настолько, что даже вступил с ним в спор. Я уверял его, что дело в самой каюте. В ней слишком сыро. И иллюминатор оказался распахнутым ночью. Мой сосед, вероятно, был нездоров, когда поднялся на борт, а в постели он, должно быть, впал в бредовое состояние. Теперь же он, возможно, прячется где-то на корабле, и позже его непременно найдут. Необходимо тщательно проветрить каюту и, быть может, отремонтировать запор иллюминатора. Если капитан позволит, я лично прослежу, чтобы все работы были выполнены незамедлительно.
— Конечно, вы имеете полное право оставаться там, где считаете нужным, — ответил капитан, не скрывая недовольства, — однако я был бы вам очень обязан, если бы вы все же поменяли каюту и позволили мне запереть сто первую. Тогда вопрос можно было бы считать исчерпанным.
Я взял на себя смелость не согласиться и покинул капитана, еще раз пообещав ему молчать об исчезновении моего попутчика. У последнего на борту знакомых не было, поэтому никто и не обратил внимания на его отсутствие. Ближе к вечеру я снова повстречал судового врача, и он поинтересовался, не передумал ли я оставаться в своей каюте. Ответ мой был отрицательным.
— Все же скоро вы измените свое решение, — мрачно сказал он.
Вечером мы сыграли несколько партий в вист, и спать я отправился довольно поздно. Должен признаться, что, входя в каюту, я чувствовал себя весьма неуютно. Я не мог отделаться от навязчивых мыслей о своем высоком попутчике, которого видел только прошлой ночью, и все представлял себе, как он, мертвый и уже начинающий раздуваться, лежит сейчас на океанском дне далеко за кормой под двухсот- или трехсотфутовой толщей холодной воды. Пока я раздевался, готовясь отойти ко сну, его лицо так и стояло перед моим внутренним взором, и я даже не смог удержаться от искушения отдернуть занавеси, скрывающие верхнюю койку, и убедиться, что его там действительно нет. Я запер дверь каюты и уже собирался ложиться, когда вдруг обнаружил, что иллюминатор снова открыт и закреплен снаружи. Смириться с этим было выше моих сил. Я торопливо накинул халат и отправился на поиски Роберта, стюарда, ответственного за порядок в моей каюте. Я был вне себя от ярости, и когда я отыскал его, то притащил за шиворот к двери сто первой и буквально толкнул к распахнутому иллюминатору.
