Волоча за собой длинную жердь, отец идет по лесу. У порога зимних вьюг лес грустно, задумчиво дремлет. Полное безветрие кругом, но настали сроки и крупный, багряный дубовый лист, бесшумно отделившись от веток, мягко покружив над землей, тает в золотистом шуршащем море. Сухо щелкнет, задев на ходу веточку, сорвавшийся с высоты желудь, изредка мелькнет летящая низко меж стволов птица, и снова тихо кругом. Тишина стоит густая, сочная, одуряющая, шаги отца шуршат, словно не один человек, а целые полки идут. Это трудно вынести живому человеку, и временами старик останавливается, чтобы передохнуть, осмотреться. И кажется ему, что дубы, заглядывая через плечи друг друга, косятся на него отчужденно и недоверчиво.
Теперь, поздней осенью, лес уже никому не верит, никому не друг. Он верил людям, когда наступала весна, он любил нас, когда мы ходили за грибами и земляникой, он нашептывал нам целыми ночами в пору сенокоса. Теперь пора великой лесной красоты миновала, лес стоит оголенный, сиротливый, и, если приблудится кто, лес встречает его хмуро и недоверчиво, давит немыслимой для живого существа тишиной.
Отцу никогда не нравилось бродить по лесу поздней осенью да еще в одиночку. Теперь, измотанный, он останавливается после каждых четырех шагов, чтобы решить: идти ли дальше, тут ли подождать сына или, может, вернуться обратно? Изредка он что есть мочи кричит:
«О-го-го-го-о-о…»
Тихо.
Потом в этой давящей со всех сторон тишине появляется просвет. Где-то совсем близко треснул сучок. Рядом с отцом на шуршащей листве выросла высокая тень самого послушного, самого чудаковатого среди нас.
— Ну, с добрым днем тебя, сынок!
Антон, богатырского сложения лесник с перекинутым через плечо ружьем, смотрит на отца по-детски большими, по-детски густо-синими глазами. Хочет что-то сказать, а с чего начать, не знает, и он очень красив, когда, растерявшись, ищет нужное ему слово.
— Я, знаете ли… Очень хорошо, как же…
Встречать гостей Антон никогда не умел. Левой рукой жмет правую руку отца, потом правой левую, пока не теряется совершенно. Видя такое дело, отец начинает встречу сначала:
— Ну, здравствуй, Антон!
Вдруг приученный к лесной тишине слух Антона схватывает доносящиеся откуда-то издали удары топора. Его большие детские глаза начинают тускнеть, и весь он как-то сразу сникает, словно эта сталь с каждым ударом рубит его самого.
— Вот ведь народ, повалят весь лес! Вы устали с дороги?
— Что ты! Я автобусом ехал.
