Подойдя к уже хорошо знакомому дому, Пётр решительно толкнул дверь и остановился на пороге, чуть прищурив глаза, чтобы быстрее освоиться с полумраком хижины. Негры, сидевшие на возвышении, враз смолкли и посмотрели на Шкурина. Их было четверо: вождь, Мбиа, здешний ньянга,[12] которого Шкурин заприметил раньше, и ещё один — седой незнакомый негр с на удивление резкими чертами лица. Кто он, Пётр догадаться не мог и выжидательно смотрел на собравшихся.
— Садись, мхашимиува, — вождь показал рукой на шкуру возле себя. — Мы специально послали за тобой.
— Я слушаю тебя, бвана мкубва,[13] — Пётр сел на указанное ему место.
— Сначала я скажу, мхашимиува… — вождь так и впился взглядом в Петра. — Я посылал Мбиа на побережье, где он, как когда-то и я, грузил большие дымные лодки мзунгу и, как и я, выучил язык белых…
К тому, что вождь знает «пиджин» Шкурин уже привык. Догадывался также, откуда такое знание, но то, что язык знает Мбиа и к тому же изучал его специально, было для Петра полной неожиданностью. И вот теперь-то всё случившееся раньше предстало в совершенно ином свете.
После этих слов, как ни досадно, но приходилось признать, что это не он по своей прихоти взял Мбиа с собой, а тот сам, явно со своей целью, стремился пойти с караваном. Зачем это делалось, было ясно, и Петру оставалось только молча вздохнуть.
Вождь, который неотрывно следил за Шкуриным, заметил его возбуждение и удовлетворённо наклонил голову.
— Ты уже говорил мне, мхашимиува, что не хочешь возвращаться к мзунгу, и потому я хочу рассказать тебе сказку. Однажды лев и заяц сели делить добычу. Лев предложил зайцу: разделим всё поровну, сначала откусишь ты, потом я, потом снова ты, а потом снова я, и так до конца…
Только теперь Пётр догадался, зачем ему всё это рассказывают, и, чувствуя, что у него как будто камень с души свалился, тихо ответил:
— Бвана мкубва, я считаю, что тень у всех людей одного цвета…
Вождь молча кивнул головой. Было заметно, что ответ ему понравился, и уже совсем другим тоном, он сказал:
— Бвана Куба, вчера отряд мзунгу спалил деревню Икома…
— Если ты считаешь, бвана мкубва, что это из-за меня… — начал было Шкурин, но вождь жестом остановил его.
— Подожди, бвана Куба, я совсем не хочу, чтобы ты ушёл от нас, — вождь повернулся к седому молчаливому негру. — Ты что скажешь, Рукера?
Тот, кого вождь назвал Рукерой, ещё раз придирчиво посмотрел на Петра и наконец медленно, словно взвешивая каждое слово, сказал:
