Я к северной окраине притек,
Откуда расходились три пути,
Петляя, словно русла тайных рек,
Что в темноту готовы отнести.
Сквозил свет смутный в воздухе кругом,
На юге небосвод набух бельмом.
И я поплелся левою тропой,
Едва ступая, тихо вороша
Листву сырую вялою стопой,
К земле согнувшись, чуть ли не дыша —
Так беспредельно, страшно я устал,
Так долго по ночам без сна блуждал.
Пройдя немного, различил во мгле
Я слабое движенье впереди:
Там что-то шевелилось на земле,
Со стонами пытаяся ползти;
Упорно двигаясь за пядью пядь,
Ползло в свою берлогу подыхать.
Но, поравнявшись с ним, я разглядел,
Что это человек, — вот он застыл,
Шаги услышав, и привстать сумел,
Вот голову ко мне оборотил,
Вот ему гневным жестом удалось
Откинуть прядь замызганных волос.
Иссохшее лицо увидел я,
Глаза, чей взгляд был загнан и убог:
«Что, ты ограбить захотел меня?
Уж злато не влечет, не мил порок,
Ничто не кружит голову, — ведь ты
Изведал тайные мои мечты?
Считаешь, что я слаб и сдаться рад, —
Но лишь тебя царапнет этот нож,
Вольется в твое сердце страшный яд
И ты, лукавый веролом, умрешь.
Плесну из склянки на тебя едва —
И ты тотчас засохнешь, как трава».
Вдруг, тон переменив: «Раскинь умом!
О, сжалься! Этим только мне владеть.
Не будет толка в поиске твоем,
Иди лишь по своей дороге впредь:
Ни смертным, ни бессмертным не пройти
Чужой судьбы тернистого пути.
Да знаешь ли всю меру моих бед?
Вон сзади разветвленье двух дорог:
Оттуда тянется кровавый след —
Такую я подсказку приберег.
Изранил я о камни плоть мою,
Стенать от боли не перестаю.
Теперь я, наконец, златую нить
Найду, что мне известна одному
И может этот день соединить
И прошлый — коль уйдешь ты». Я ему:
