После 1917 года Волынский в очерке «Сильфида» запечатлеет облик той, которую любил: «Это была женственность девического характера, с капризами и слезами, смехом и шаловливой игрой, с внезапными охлаждениями. Кокетливость достигала в ней высоких ступеней художественности… Культ красоты никогда не покидал ее ни в идеях, ни в жизни…» Через много лет Гиппиус ответит: «Это был маленький еврей, остроносый и бритый, с длинными складками на щеках, говоривший с сильным акцентом и очень самоуверенный…»
Потом у нее случилось увлечение, сочтенное окружающими как лесбийское. В случае с Гиппиус в этом не казалось ничего удивительного. Елизавета фон Овербек, англичанка, баронесса и композитор. Валерий Брюсов так и писал в своем дневнике в 1903 году: «При Зиночке состояла и Лизочка Овербек, девица для лесбийских ласк, тощая, сухая, некрасивая, лепечущая по-французски». Ей Зинаида Гиппиус посвятила это стихотворение.
Сегодня имя твое я скрою
И вслух — другим — не назову.
Но ты услышишь, что я с тобою,
Опять тобой — одной — живу.
На влажном небе Звезда огромней.
Дрожат — струясь — ее края.
И в ночь смотрю я, и сердце помнит,
Что эта ночь — твоя, твоя!
Дай вновь родные очи,
Взглянуть в их Глубь — в ширь — и синь.
Земное сердце великой Ночью
В его тоске — о, не покинь!
И все жаднее, все неуклонней
Она зовет — одну — тебя.
Возьми же сердце мое в ладони,
Согрей — утешь — утешь, любя…
Кто скажет, что это не любовная лирика? Литературоведы часто отмечают, что многие стихи Зинаиды Гиппиус, даже большинство написаны от имени мужчины. Здесь же чувствуется — от лица женщины.
В зрелом возрасте в дневниковых откровениях Зинаида Николаевна признавалась, что лесбийство в ней можно тоже отнести к программному эпатажу. «Я не могу по совести сказать, чтобы у меня было какое-нибудь предубеждение против „женщин“; как ни странно, но самое первое мое чувство ко всякому новому лицу — как к человеку, лишь далее, и в опыте, само собой выходило, что с женщинами отношения у меня складывались по-иному, чем с мужчинами, так что невольно замечалась разница — и отмечалась. Но и тут опять не в сексуальной области было главное дело и серьезная разница. (В этой области, для меня, существенной разницы не было, да и по отношению ко мне я такой же уж особенной не замечала.) Но главное: мне с женщинами не интересно. (…) По правде сказать, и женщинам я была не особенно люба и тоже неинтересна, должно быть. Исключаю „обожательниц“, — впрочем, и чистых „обожателей“; об этих свой может быть разговор, но это особо, я говорю о человеческих отношениях. Если сексуальный, или телесный, элемент и должен присутствовать как-то во всяких близких человеческих отношениях, то отправной точкой он ни в каком случае не может быть и не должен. (…) Отмечу, что из женщин у меня в этом оттенке были отношения с Поликсеной Соловьевой, да еще с кузиной Соней…»
