Самые скандальные треугольники русской истории | страница 103



Да, великая путаница, изматывающая Любу, буквально сводящая с ума Белого и… щекочущая нервы Блоку, стоящему «над схваткой», продолжается. Белый уезжает в Москву, но иногда наведывает в Питер буквально на денек. А тогда как раз денек и занимала дорога на поезде. А в промежутках ежедневные (!) письма Белого на 15–20 страницах и Любины на 4–5. Андрей Белый при этом успевал еще писать стихи, прозу и вести дневник. В дневниках он шифровал Любовь Блок под таинственным инициалом «Щ». «…Щ. призналась, что любит меня и… Блока; а через день — не любит — меня и Блока; еще через день: она любит его, как сестра. А меня — „по-земному“; а через день все — наоборот; от этакой сложности у меня ломается череп и перебалтываются мозги…» Уже друг семьи поэт Евгений Иванов намекает — а не лучше ли вам жить втроем. Живут же Мережковские с Философовым. Зинаида Гиппиус, разумеется, в курсе событий и всей душой ратует за новую тройственную семью. Даже равнодушный ко всему Мережковский пишет Белому письмо, где надеется, что Любовь Дмитриевна «будет с нами — и скоро». Люба, Александра Андреевна, Мария Андреевна, Андрей Белый и многие другие плачут и мечутся. Только хладнокровный Блок не мечется.

Александр Блок в начале апреля 1906-го спокойно сдает государственные экзамены в университете, после чего увозит жену отдохнуть в Озерки, где снимает дачу. Это в десяти верстах на север от Петербурга, сейчас Озерки входят в черту города. Разумеется, эпистолярная любовь Белого настигает его жену и там. Но это не мешает Блоку жить и проводить время, как он любит. Он сам точно зафиксировал дату 24 апреля. В этот вечер он пришел на съемную дачу пьяный и довольный. Супруга уточнила:

— Саша, ты пьян?

— Да, Люба, я пьян.

И бросил на стол исписанный листок. Не откажем себе в удовольствии…

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.