— Вана, Вана, оправься! Мы уже в городе. Я сяду у твоей кровати, буду баюкать тебя.
Сирены умолкли. Зазвучали трубы. По дороге, украшенной флагами, усеянной толпой народа, проходила военная музыка. Среди треска и шума беспрестанно раздавался зловещий крик: «Смерть, Смерть!» Вблизи, издалека ему отвечали другие крики: «Победа! Победа!» Люди растрепанного вида, перегнувшееся, словно калеки, на одну сторону под целой кипой листков, висевших у них на руке, бежали вперегонки, крича имя жертвы и имя победителя, потрясая в воздухе листком, еще сырым от печатания, и все они были неопрятные, грязные и потные, и от них разило вином. Башня Паллаты, Лоджия, Бролетто, Мирабелла, бастионы замка герцогов Висконти, старые каменные громады Коммуны и Синьории горели в небе огнями иллюминации. И весь город, как в воинственные времена консулов и тиранов, был полон шума, огня, смерти и победы.
— Альдо, — проговорила Изабелла несмелым голосом, в глубоком волнении, после долгой паузы, после того как громадное колесо, к которому были привязаны тайные судьбы трех живых существ, совершило полный круг мучений, — Альдо, тебе бы не мешало вернуться сегодня в Монтикьяри, поглядеть, что делается Паоло Тарзисом, спросить его, не нужно ли ему чего-нибудь от тебя…
— От меня?
— Сказать ему, что мы с ним душой, с его горем.
— Ты думаешь, что это его утешит?
— Не знаю, утешит ли это его, но мне кажется, что ты должен был бы это сделать. Что ему за дело до меня?
— Что ему за дело до целого света! Ты меня один раз уже посылала к нему. Если бы ты его видела, ты согласилась бы, что лучше его оставить теперь одного.
Юноша испытывал сильнейшую усталость и в то же время зависть к силе этой скорби и смутное преклонение перед недосягаемой ступенью одиночества, на которой находился дух этого человека. Он желал всего от жизни. Все должно было быть дано его молодому телу с его дивным челом. Всякое зрелище чужого страдания и чужого наслаждения вызывало в нем злобное чувство, как будто у него отнималась этим какая-то привилегия. Он страдал от мысли, что находится в этой старой комнате гостиницы, заваленной дамскими баулами, насыщенной разнеживающим запахом, исходившим от раскиданных повсюду женских платьев, шарфов, перьев, перчаток, от всей этой массы изящных и ненужных вещей; а между тем там, посреди дикой равнины, под навесом, сегодняшний победитель сторожил лежащий на походной постели труп товарища, покрытый знаменем, бывшим на состязаниях, и была в нем скорбь великой души, благодаря которой этот сарай из дерева и железа уподоблялся шатру из дерева и соломы в лагере мирмидонян, куда ахейцы отнесли труп Патрокла.
