«Еще! Еще!»
Казалось, что потерпевший поражение закон природы уже не может больше отомстить за себя, что после известного предела опасность уже исчезла, что благодаря избытку смелости человек стал неприкосновенным и безнаказанным. Отныне машина являлась лишь стрелой, силою чар повисшей в бледном небе. Мгновение стало вечностью. Невозможно было произнести ни единого слова. Толпа стояла как в сказочном сне, словно там, куда устремлены были тысячи ее глаз, должно было засиять новое созвездие.
— Спускается! Спускается!
Чары оборвались. Это слово было произнесено сначала тихим голосом, затем неровным криком.
— Спускается!
Все видели, как стрела увеличивалась в размерах и быстро превращалась в крылатую машину. Что-то светлое и темное — то легкое сверкание, то смутная тень — разрезало воздух под нею. Может быть, таким же казалось первое перо, упавшее из крыла Икара над морем.
Раздался крик ужаса:
— Винт! Одна из лопастей винта!
И ужас разошелся по всей толпе, передаваясь не голосом голосу, но телом телу. Как сходит тень с облака, так сошла краска с толпы, и она стала неузнаваемой: стала одним громадным бледным глазом, составленным из белков бесчисленных глаз в расширенных орбитах, неподвижно взирающих на судьбу человека.
— Падает!
Голоса, шум естественно отдавались не в воздухе, но в душе каждого.
— Падает! Падает!
И никто больше не кричал, никто не дышал. Вся эта человеческая тревога была написана как будто на одном потрясенном лице, в одном напряженном взгляде; она увидела, как человеческие крылья зашатались, закачались из одной стороны в другую, как в бешеной боковой качке; увидела, как от поворотов руля длинный остов начал нырять носом, затем на несколько мгновений дал более ровный спуск, подал мимолетную надежду на спасение, затем вдруг устремился вниз, полетел камнем без поддержки с быстротой падения мертвого тела, ударился о землю с таким звуком, который в мертвом безмолвии души показался громом.
Ни крика не вылетело, ни руки не шелохнулось. Несколько мгновений все было безмолвно, все было похоже на ту кучу холста и жердей, на то белое пятно, на тот большой саван, который лежал в десяти шагах от подножия римской колонны. Не от света вечера, но от случившегося просветлели люди и предметы. Равнина приняла вид океана, облака стали циклом миров, небо стало как непроницаемый алмаз. Воскресло владычество вечных сил. Затем послышался топот подскакавших всадников.
Затем через ограду ринулась толпа в надежде увидеть кровь, увидеть растерзанное тело. А дальше еще, над одичавшей толпой, теснившейся и толкавшейся в надежде полюбоваться ужасным зрелищем, в одиночестве стояли колонна и статуя на ней, два бессмертных создания неизвестного художника, которые вооружали красотой непобедимую гордыню человека. Бронзовые крылья свидетельствовали за крылья изо льна.
