— Значит, тут есть постоянная опасность смерти? Здесь так же, как и везде.
— Здесь больше, чем везде.
Смерть сопутствует всякой игре, в которую стоит играть.
— Это ужасно.
Вдруг мотор остановился; перегородки из холста успокоились; пыль улеглась; мускулы загорелых рук перестали напрягаться; божественный винт представлял из себя простую вертикальную пластину, скрещенную в цвет неба. Тишина словно умертвила большое фантастическое существо, которое наполняло собой все замкнутое пространство, как подобие большого ослепительного ангела, который бился о балки навеса, а теперь лежал на земле, сраженный и бездыханный, как пыльная тряпка. И луч солнца глядел с печалью, как тогда, в герцогском дворце; и то, что предстало глазам, было все такое говорящее о труде: бруски железа, на которых висели смятые одеяла; покрывала из темно-серой шерсти; грубой работы порыжелые пыльные башмаки; старые платья, висевшие на гвоздях и как бы ослабевшие от усталости; там и сям жестяные коробки, лоскутки бумаги, тряпки, таз, губка, пустая бутылка.
— Будьте осторожны, — сказала Вана, понижая голос, в котором все еще чувствовалась дрожь и который звучал почти умоляюще, с такой ненавязчивой мольбой.
— Осторожность в этом деле ничего не стоит. Только инстинкт, мужество и судьба имеют значение.
— Ваш друг… — Она прервала себя, затем быстро проговорила: — Ваш друг Тарзис идет раньше вас?
— Рабочие уже переносят его аппарат на место пускания.
— Он слишком смел.
— За него можно не бояться.
— Почему?
— Трудно объяснить, но почему-то некоторые люди сами сродни опасности, которая поэтому не может их погубить.
— Вы верите в это?
— Конечно.
— Также и по отношению к себе?
— Да, и ко мне. В Мадуре в тени одной пагоды сидел прорицатель с бритой головой, который жевал светлые листочки бетеля. Он предсказал нам, что мы, проживши одной и той же жизнью, умрем одной и той же смертью.
— Вы верите в предсказания?
— Конечно.
— А почему вы улыбаетесь?
— Потому что я сейчас вспоминаю.
— Что вы вспоминаете?
От ограды доносились до них восклицания толпы, казавшейся то близкой, то далекой. Заржала лошадь. По доскам глухо прозвучал топот лошадей объезжавшего патруля.
— Что, Джованни, полно? — спросил Джулио Камбиазо у рабочего, наливавшего в резервуар эссенцию.
Он почти преувеличенно сосредоточивал свое внимание на событиях действительной жизни, словно желая заглушить в себе необъяснимое чувство оторванности от жизни, которое он ощущал в недрах своего существа. Ему вспомнилась ограда пагоды, бассейны, кишевшие голыми телами с бритыми головами, бесчисленные изваяния богов, демонов, чудовищ на длинных стенах террасы, в сенях, в нишах, на пилястрах — все это загаженное испражнениями летучих мышей. Ему слышалось мычание быков, крики становившихся на колени слонов.
