— А колода карт? — спросила Вана.
— Это игра в судьбу, — отвечал Альдо, — эти карты вытаскивают вслепую из урны судьбы.
— Они белые?
— Да, белые.
— Уступи мне эту печать, Изабелла, — сказала Вана.
— Не хочешь ли лучше печать Молчания? — заметил Альдо.
— А что это за печать?
— Печать музыкальных знаков в нотах — вон она там, это была любимая печать Изабеллы.
— Ты вот разбираешься в нотных знаках, а умеешь ли ты читать их?
Юноша повернулся и пересел к краю подоконника, чтобы быть поближе к карнизу и к лепным украшениям в виде колец, розеток, в которых были воспроизведены всевозможные печати, кроме одной — печати Молчания, которая единственная стояла на самом недосягаемом, самом беспредельном из всех фризов мира.
— Если я не ошибаюсь, это контральтовый ключ, а потом идут обозначения четырех темпов, после знаки трех пауз уменьшающейся длительности — в две целых, в одну, в половину, и затем вздох кратчайшей длительности, и даже три паузы в обратном порядке, и, наконец, знак двойного ритурнеля.
Все лица в задумчивости обратились кверху; все светлые глаза старались разобрать эти воображаемые знаки.
— Это знак молчания, — заметила Вана.
— Это песня, которой тебе не спеть, Мориччика, — возразил ей брат, не слезая с подоконника, но протягивая к ней руку и трогая ее за плечо. — Какая странная печаль и какой глубокий смысл в ней! Иза, ты ее любила больше всех и даже один раз, на празднике в честь Лукреции Борджиа при феррарском дворе, явилась в платье, «расшитом хитросплетениями времени и молчания».
— Я всегда ее любила и люблю, — промолвила сестра-чаровница. — Это символ того, чего я никогда не говорила, не говорю и не скажу вовек.
Она улыбалась, показывая свой профиль, полуосвещенный-полузатененный.
— Я беру с собой сегодня печать Молчания, — прибавила она. — А теперь идемте.
Повернулась, чтобы пойти в соседнюю комнату.
— Но как же мы этого не заметили раньше? — воскликнула она в изумлении и остановилась.
Она стояла перед маленькой мраморной дверью, чуть что не украшенной драгоценными камнями, можно сказать, побывавшей в руках ювелира, как чаша для причастия; в ней черные круги сменялись белыми рельефными кольцами, что давало ей погребальный вид, словно она служила дверью для гробницы одной из мантуанских блудниц, может быть Ливии, может быть Делим, что умерла от поцелуев. Над архитравом шел фриз из грифов; сверкали, как инкрустированные, блестки золота; а фигура, закутанная в пеплум с красивыми складками, державшая в руке флейту Вана, была сама Музыка и в то же время это была Изабелла. Но кто это был на нижнем барельефе, эта обнаженная женщина, у которой на голове лежали закрытые книги, а под ногами человеческая голова?
