— Да… странно это все, — сказал Крикс несколько минут спустя, поскольку Дарл все это время шел с ним рядом молча, не мешая его размышлениям. — Хотелось бы мне знать, чем это кончится. Валиор — я тебе про него еще не говорил… он был моим отцом. Приемным. Ну так вот, он часто повторял — кто слишком много радовался вечером, тот будет плакать утром. Понимаешь, он ведь тоже был везучим. Воевал в Иллирии и даже ни разу не был серьезно ранен, получил награду… а потом лишился денег, повредил колено и ушел со службы.
Арклесс покивал — то ли сочувственно, то ли задумчиво:
— Ну что ж, бывает. А вот присказка про вечер и про утро мне не нравится: уж слишком мрачно, на мой вкус. На твоем месте я бы так не говорил. Еще спугнешь удачу ненароком.
У Хлорда с самого утра было на редкость отвратительное настроение.
Чем больше он об этом думал, тем меньше ему нравилась идея совместить обычную проверку новичков у ворлока с допросом Крикса, на котором настоял Ратенн. Это предложение с самого начала внушало младшему Наставнику сильное отвращение, но сейчас, отправив подвернувшегося под руку лаконца за мальчиком, Хлорд почувствовал почти непреодолимое желание немедленно пойти к Ратенну, разорвать их договор и, если будет нужно, окончательно рассориться с Советом — но добиться, чтобы его нового ученика оставили в покое.
По долгу службы сталкиваться с ворлоком — всякий раз одним и тем же, из года в год приглашаемым в Лакон для Испытаний — Хлорду приходилось редко, но и этих немногочисленных встреч вполне хватало, чтобы мастер испытывал к ворлокам и ворлокству глубокую и неискоренимую неприязнь. В самом деле, трудно было представить что-то более отталкивающее, чем человек, не выносящий яркого дневного света, с неподвижными и тусклыми, как у глубоководных рыб, глазами, и такими же глубоководно-рыбьими манерами. Во всяком случае, лениво-плавные движения худых и длинных пальцев ворлока в те моменты, когда ему приходилось выполнять свою работу на глазах у младшего Наставника, всякий раз напоминали Хлорду о медлительных, раскормленных лаконских карпах, так же вяло шевеливших плавниками в пруду Академии. Наставник сильно сомневался в том, что ворлокам доступны какие-то простые человеческие чувства — радость, стыд или хотя бы страх — и всякий раз, когда он сталкивался с ворлоком, его остекленевший, безучастный взгляд, как будто бы направленный куда-то вглубь себя, его невероятно раздражал.
Возможно, если бы способности ворлоков ограничивались только их умением видеть в других задатки к магии, предубеждение Наставника не разрослось бы до таких размеров. Но увы; помимо тех услуг, которые они оказывали мастерам Лакона, ворлоки славились своей способностью без спроса проникать в чужие мысли и в чужую память — одним Высшим ведомо, как именно.
