Владигор с вызовом посмотрел на Краса и сказал:
— Скажи, что князь Синегорья Владигор приедет! — и добавил: — Пусть все, кто думает добиться руки Кудруны, страшатся меня!
Князь, взглянув еще раз на изображение Кудруны, направился к выходу, но Крас остановил его:
— Повелитель! Ты что-то оставил здесь.
— Что же? — повернулся Владигор.
— Портрет Кудруны. Княжна прислала его тебе в подарок.
Спрятав портрет в ящичек, Крас с поклоном передал его Владигору. Прижав к груди драгоценную ношу, князь, счастливый и гордый, вышел из каморки колдуна.
Оставшись один, Крас долго трясся от смеха. Колдун не испытывал к людям ненависти, он просто презирал их, с виду таких сильных, отважных, умеющих строить дома и ковать оружие, сеять хлеб, выращивать овощи и сладкие плоды, но таких глупых и слабых, когда любовное чувство вдруг охватывало их.
— Ты мой, Владигор, мой! — шептал Крас. — Никогда тебе уже не избыть любви к Кудруне, а вернее, к ее портрету. Смотри на него, любуйся им. Скоро ты отправишься к Грунлафу, и Ладор останется без повелителя и защитника. Мы встретимся в Пустене, столице благородного Грунлафа, и уж там я тебя окончательно погублю!
Не сразу Владигор сказал своей сестре Любаве, куда собрался ехать он после того, как с полей Синегорья будет собран урожай. Проницательная Любава замечала, что с братом происходит что-то странное. Делами Синегорья он занимался с меньшим тщанием, пиры и охота его не привлекали, зато стрельба из лука и какого-то нового оружия стала единственным его увлечением.
— Ты собираешься идти на войну? Но против кого? — спросила она как-то раз. — Разве в Поднебесном мире вот уже несколько лет подряд не царит радостное для всех затишье?
Владигор не ответил, лишь загадочно улыбнулся, поцеловал сестру и ушел в свои покои.
Любаву беспокоило, что брат стал каким-то неровным в поведении. Он то скрывался ото всех, подолгу был задумчив, то, напротив, проявлял бурную веселость даже тогда, когда обстановка требовала серьезности, — например, во время приема иноземных посланников. Он, видела Любава, чаще стал выказывать гнев по самым пустячным поводам, и, что казалось наиболее странным, перестал выносить присутствие рядом с собой представителей пола, к которому она сама принадлежала, — он почти ненавидел всех женщин, делая исключение лишь для нее одной.
Кончалось лето, был собран урожай, и вот однажды Любава была призвана Владигором в его горницу. Князь был серьезен и, стараясь почему-то не смотреть на сестру, сказал:
