продолжается. О Фефе уже достаточно сказано, но ведь и Лизико послужила их роду, как могла, к тому же в минимальные сроки. Поистине, она оказалась достойной наследницей своих великих предшественниц. Вообще мужчинам Кашели грех жаловаться на невесток и жен. Каждая по-своему хороша. Свекровь Фефе (бабушка Антона) в отличие от Лизико провела медовый месяц не в райском Квишхети, а под дверью психушки, дежурила там, пока ее свекровь, блаженной памяти Клава (прабабка Антона), не повесилась в больничной уборной. Зато, когда сама слегла, ее невестка (мать Антона) встала у ее изголовья, точно ангел смерти, окружила редкостным вниманием и заботой, пока однажды ей не наскучил бред безумной старухи; и тогда она доставила своей благодетельнице «последнее удовольствие» — разом ввела слишком щедрую дозу — то ли под язык, то ли в глазное яблоко, поскольку другого места для укола у бедняжки просто не осталось. Что же до нее самой (то есть до самой Фефе), ее невестка (Лизико) начала с того, что сменила ее в супружеской постели (как и пристало благовоспитанной девице из порядочной семьи, дочери писателя), то есть предоставила свекрови возможность отдохнуть от супружеских обязанностей, скажем прямо — перевести дух… Вот так — одна краше другой смотрятся дамы в семейном альбоме, и похоже, что крутым мужчинам Кашели нужны рядом именно такие добродетельные, отзывчивые женщины. По неписаному закону природы, тождественное не только взаимоуничтожается, но и возрождается. Вот что волнует (волновало) Антона, вот что он пытался высказать весь минувший день (и всю ночь), пока не вырубился окончательно. Он не следы путал, как думалось следователю, а всем существом силился направить следствие по верному пути, дабы выявить не только пороки и непотребство своей семьи, но показать истоки более серьезных и общих бед и даже подсказать обходные пути. Но, но и еще раз но… Мертвые Кашели (туда им и дорога) уже не опасны. Свое они сделали. Бойтесь идущих следом. Антон Кашели опасен для общества не как убийца отца, а как муж общей с отцом жены, к тому же беременной! Узревшие отца узрят сына… Впрочем, не это главное. Главное — любой ценой избежать новой беды. Хождение по улицам и размахивание знаменами ничего не дадут. Необходимо не только жене Антона, но женам всея Грузии прервать беременность, или, выражаясь прямее, сделать аборт — жестоко, без жалости к нашему генофонду, выскоблить из своего нутра, из прошлого, из сознания, из души — отовсюду семя Кашели, чтобы избавиться от него раз и навсегда, на веки вечные, если мы как народ собираемся жить и жаждем спасения. Кашели не фамилия, а болезнь, и никто лучше Антона не знает ее симптомов, к каким способам мимикрии она прибегает для слияния с окружающим, вернее, как способна изменять любое окружение — климат, погоду, цвет, характер, внешность, душу, сознание, язык, веру, цель всякому, кто подхватит ее, заразится по глупости, неосторожности или невезению. А потому… Потому необходимо как можно скорей объединить усилия, чтобы найти не только труп Раждена Кашели, но и жену Антона Кашели. Сам Антон, не станем скрывать, особенно чувствительно переживает сейчас отсутствие жены, то есть не чувствует рядом хотя бы причитающуюся ему половину, свою, так сказать, долю; если же еще откровенней — есть эрекция, но нет реакции. А потому ищите вавилонскую блудницу, в своем ненасытном и всепоглощающем лоне, как в колбе алхимика, взбивающую, перемешивающую, соединяющую семя отца и сына для порождения невиданного и неслыханного гомункулуса, который одновременно станет ей сыном и деверем, мужу — сыном и братом, а свекру — сыном и внуком… Между прочим, Лизико с Антоном тоже своего рода гомункулусы, искусственно созданные советскими алхимиками, — вылупившиеся из красного яичка идеологии, думается, с не самыми благородными целями и намерениями. Впрочем, цели и намерения теперь очевидны: они должны были явить миру новую разновидность
