— Выйдете на балкон, гляньте, что тут творится. Их комары не слабей нашей мошкары! — объявила Лизико, входя в дом с балкона.
— Нельзя, чтобы беда ожесточила нас, — изрек Элизбар. Он не понял, согласуется ли его афоризм с сообщением Лизико. «Смахивает на Шекспира, но не исключено, что, в конечном счете, авторство окажется моим», — подумал про себя.
Народ группами спешил к реке. Мужчины на ходу пили из бутылок пенистое пиво, с аппетитом поедали толстые гамбургеры, из коих выдавливалась горчица цвета младенческого кала. «Гладиатор из Грузии!», «Кавказский Спартак!» пестрели повсюду транспаранты… Элизбар уже не понимал, сон ли это или видения, рожденные утомленным, растревоженным сознанием.
— Ну, живей! Чего ждешь? — прикрикнула Элисо и поставила перед Элизбаром оранжевый таз.
— Но я же только что мыл голову! — удивился Элизбар.
— Попробуй, не горячая ли! Сунь палец! — Элисо, схватив его за запястье, притянула к тазу. В оранжевом тазу пузырилась кипящая смола, булькала, лопалась, постреливая облачками пара. Элизбар нерешительно погрузил палец в адское варево, и страшная боль пронзила все его тело. Но в следующее мгновение боль вдруг сделалась приятной настолько, что он погрузил в смолу всю руку. От удовольствия блаженно вздыхал и пофыркивал, попеременно погружая в таз то одну руку, то другую. «Вообще-то, если бы Цуца Одишари занялась в Тбилиси грузинской кухней и там же пела бы по-грузински, пожалуй, нас миновала бы участь эмигрантов», — растроганно говорил он, преисполненный признательности.
Обнаружив отца в столь странной ситуации, Лизико поначалу опешила, но тут же пришла в себя и спокойно, хоть не без желчи поинтересовалась у Элисо, за что она так жестоко его пытает. «Даю честное благородное слово, что ни в коем случае не покончу с собой — ни из-за него, ни из-за тебя», — ответила на это Элисо. «Агу, агу, неужели ты не в состоянии сам вымыть себе голову? Видишь, на чем она тебя заловила и держит на привязи», — сказала Лизико отцу. Элисо ответила что-то вместо Элизбара, но ее слова заглушил низкий гудок катера. Катер подавал гудки, призывая желающих на прогулку по озеру; раз протяжно — Мууууууу! — два раза коротко — Муу! Муу!
— Ты злишься из-за того, что я не называю тебя мамой. Ведь так? Лизико искоса глянула на Элисо.
— Зато я назвала тебя в детстве Омбре… Омбре, Омбре, так называл тебя весь Квишхети, помнишь? — ласково откликнулась Элисо.
— Боже, как я ненавижу Квишхети! — искренне вырвалось у Лизико.
