В комнату входит Элисо с табуретом и оранжевым пластмассовым тазом, ставит один на другой перед Элизбаром и выходит за мылом и горячей водой. Элизбар сосредоточенно смотрит на пустой таз, как будто пытается вычитать что-то важное, трогает его края, приподнимает. Он знает, что таз из пластика легок, почти невесом, и все-таки радуется неожиданной для таких размером легкости. Словно и самому становится легче, он освобождается от чего-то, имени чему не знает, но что тягостным грузом гнетет душу.
— Ни в какую эмиграцию я не поеду… А там как знаете, — объявляет он вернувшейся в комнату Элисо.
С засученными рукавами халата, с упавшей на лоб прядью каштановых волос Элисо вносит ведро, ставит рядом с табуретом. Уперев руки в боки и с шутливой строгостью хмуря брови, интересуется, с чего это вдруг переменилось настроение Элизбара, что на него нашло.
Над ведром курится пар.
— Мне, откровенно говоря, не до смеха, да и сон отбило… Не знаю и того, о чем вы с Лизико говорили за моей спиной, но прошу об одном: не вынуждайте меня сделать то, что и властям не удалось… — ворчливо говорит Элизбар.
— Элизбар, Элизбар, Элиа! — Элисо смеется, успокаивает его, рассеивает опасения. — Поступай, как считаешь нужным… Да и кому какое дело, добавляет серьезно.
— Мне не по пути с придурками и проходимцами, — продолжает Элизбар. При этом испытующе заглядывает в глаза Элисо, хочет удостовериться, насколько она откровенна, насколько ее слова соответствуют истинному положению дел. Моцартианского антуража, видишь ли, возжелали — в дни второго пришествия…
— Кто? — искренне интересуется Элисо.
— Прекрасно знаешь — кто. Враки. На самом деле о собственной утробе пекутся, о брюхе… Что ж, губа не дура: моцартианский антураж да на альпийском ландшафте, особенно для артиста, человека искусства!.. Но мне-то как быть?! Мне что делать? Кто меня, несчастного, окультурит, если мой кровный, взращенный моим радением артист отвернулся и дал деру. О дурной курице говорят: бесстыжая, дома кудахчет, а яйца за забором кладет. Наш бесстыжий артист и кудахчет за забором, и яйца там несет. Ежели желаете конкретизировать, а заодно посмеяться… Рубаху снять? — вдруг спрашивает Элизбар.
— Если я не скажу, сам не знаешь? Кто же в рубахе голову моет? смеется Элисо.
Элизбар расстегивает пуговицы и продолжает:
— Мы в этом деле особенные, исключительные: в своем доме пердим, зато в чужом бельканто поем навроде Цуцы Одишари.
— Не хулигань, Элизбар! — смеется Элисо. — Как не стыдно!
