— Как здорово, что ты навестила нас, сестренка!
— Я была тут неподалеку и подумала, что могла бы заодно заехать. Как ты? В порядке?
— Да, спасибо.
— Чем ты занимался?
— Да так, сидел за компом.
— Писал?
— Да.
— Супер! Как интересно! Я должна взглянуть!
Она села за компьютер и пошевелила мышкой, чтобы монитор снова включился:
— Надо же, как интересно! Ну, и как ты назовешь свой новый роман? «Расходы и налоги на будущий год»? Потрясающе, тут и про новый компьютер есть, и про билеты на поезд… Надо же, как закручено!
— Ох, пожалуйста, перестань…
— Ты больше не пишешь, Томб.
— Пишу, только…
— Тогда покажи!
— Да нет, тут у меня ничего нет, просто я…
— Просто ты не написал ни строчки за последние не знаю сколько лет: два, три года?
— Чуть больше… Но у меня были две рукописи в запасе, так что все в порядке…
— Они были не в запасе, ты отложил их, потому что они тебе не нравились! Ну, признайся!
— Ну, если тебе так хочется.
— Конечно, мне хочется! Ну и?..
— Ну да, я больше не пишу. У меня не получается.
— Потому что ты не можешь писать в таких условиях. Томб, ты уже достаточно сделал. Маму надо поместить куда-нибудь.
Поместить маму. Я сразу возненавидел это слово. Все лицемерие, всю ложь, весь позор, которые кроются за ним. Это слово — как ширма, за которой можно спрятаться. Матерей не «помещают», их бросают. Об этом не могло быть и речи. Я давно уже перестал на нее раздражаться, да и она все больше нуждалась во мне, во всех отношениях.
— Ну и что мы с ней сделаем? Отвезем в приют для бездомных собак? Ты этого хочешь?
— Нет, все же ты страшный идиот! Так и хочется влепить тебе по роже, но я знаю, как это больно, и только потому сдерживаюсь. Ты не имеешь права так говорить со мной!
В эту минуту в комнату вошла мама, привлеченная, без сомнения, нараставшими децибелами. Правда, она едва взглянула в нашу сторону и уселась перед выключенным телевизором. Ее призрачное присутствие в комнате нас все же успокоило и заставило несколько сбавить тон.
— Как ты мог сказать мне такое, Томб…
— Но, послушай, мы же не можем ее бросить! Ей будет так одиноко, и потом…
— Постой, что это за вонь?
— Что?
— Вонь! Откуда-то несет дерьмом, жуть какая! Неужели ты не чувствуешь?
— Ах это… Да. Это мама. Но не беспокойся, она в подгузнике.
Жюльетт взглянула на меня с выражением какого-то оторопелого ужаса — я раньше никогда ее такой не видел:
— Мама ходит в подгузниках?
— Да, но это недавно началось, у нее тут случилась пара конфузов, вот я и…
