Каждый раз, глядя на гладко отшлифованную брусчатку, Большой Брат представлял себе, как по ней хаживали те, кто безраздельно хозяйничал на этой земле задолго до его появления на свете.
Где эти люди?
Прах одних покоится под стенами Палаты. Прах других закопан в безымянных могилах.
О судьбе одних до сих пор спорят историки и политики. Имена других преданы анафеме и забвению.
Они прошли по этой земле, словно тени.
Порой, выходя поздно вечером из дверей Палаты, ему начинало казаться, что вон там — за черными изгибами зданий — кто-то бродит, покуривая трубку и хитро посмеиваясь себе в усы. От этих видений становилось жутковато. Хотелось побыстрее заскочить в салон огромного комфортабельного лимузина и умчаться отсюда подальше.
И он уезжал. Но наступало утро, и вновь надо было возвращаться в это кишащее приведениями проклятое место.
В последнее время он все чаще и чаще стал задумываться над тем, какую роль уготовила ему судьба в истории этого никем до конца не понятого государства. Когда ему задавали вопросы о том, как он видит свое будущее после окончания срока пребывания в роли Большого Брата, он растеряно пожимал плечами и говорил: «Думаю, что для меня найдется место в этом мире».
На самом деле, он так до сих пор и не смог определить для себя, что с ним будет потом. Об этом как-то не хотелось думать. Казалось, что все это будет еще очень не скоро.
Но дни шли нескончаемой чередой. И с каждым прошедшим годом он все больше и больше начинал ощущать груз ответственности за то, что делает. И от этого становилось по-настоящему страшно.
Проснувшись однажды утром, он вдруг понял, что неуемная народная любовь, о которой ему постоянно твердили, — это всего лишь очередной миф. Потому что от любви до ненависти только один шаг. И этот шаг неизбежен. Он всеми фибрами души чувствовал его приближение. Но хотелось задержаться в сладостном забвении как можно дольше.
Когда кто-то из советников начинал говорить о зреющих гроздьях недовольства, Большой Брат выслушивал это с видимым спокойствием. Но где-то там — на самом дне души — все сжималось в предчувствии неминуемой беды. Самому реагировать, а, тем более, возражать по данному поводу не хотелось. В такие моменты становилось крайне неуютно и тоскливо. Именно поэтому, когда в подобные мгновения подключался Браток и своими бодрыми доводами разбивал сомнения оппонентов, Большой Брат был ему крайне признателен.
Первый тревожный звонок прозвучал в тот день, когда он увидел перекошенные лица стариков на улицах. Они стояли на февральском морозе, закутавшись в старые поношенные пальто и полушубки, плотно прижавшись друг к другу и опираясь на древки плакатов. Никто из них не кричал и не размахивал руками. Но в глазах был глухой, не скрываемый укор. А на плакатах корявыми старческими руками было выведено «Мы больше не верим Большому Брату!» и «Дайте нам спокойно умереть!»
