Тут как раз Марина и встряла в светскую беседу Пастуха и Стрелка.
– Вы все за нас решили? – спросила она очень вежливо и даже вкрадчиво. – Нам бы от вас еще какую-никакую указивочку на ближайшие дни поиметь, а то ж ведь сидим, как слепоглухонемые… – И с этого момента ее как подменили. – Вы тут о ком и о чем беседовали, а, мальчики? – Это была уже другая Марина – жесткая, злая, язвительная. – Если обо мне, то напрасно. Я всегда и во всем сама принимаю решения, если, тем более, их исполнение впрямую зависит от меня. Вы тут о моей коробочке вспоминали, а что вы, собственно, о ней знаете, а? Что можно нажать кнопочку и оказаться где-то в другом совсем месте? А потом опять нажать и – вернуться?.. Мы ж с вами это уже проходили. Пук на кнопочку – и мы где-то далеко, нас и не видно, а опасность миновала. Еще пук на кнопочку – и мы тут как тут, сидим, рассуждаем: кто жить останется, а кто неизвестным героем помрет. Говнюки вы, а не мужики, вот что! Видеть вас не могу, не хочу, не буду. Пошли вон отсюда, я плакать стану…
И ведь ждала, молча и зло ждала, пока все не вышли из ее купе в коридор, встала с полки, дверь ручонкой толкнула – та лихо проехала по своим рельсам, бухнула железно, закрылась.
И наверно, тогда она и заплакала.
А может, и нет.
Пастух не хотел представлять себе плачущую Марину, плачущую из-за дела, которое вдруг и разом объединило чужих друг другу, более того – еле знакомых людей, а потом так же разом и вдруг раскололо единение, и оказалось, что каждый – сам по себе, сам за себя, сам с усам. А дело – оно всегда дело, его опять сладить можно, говно вопрос. Вот это-то ей, русско-немецко-японской, всю жизнь работу работающей женщинке уж никак не нравилось, не складывалось прям: только-только чаи плюс водочку вместе радостно распивали, а чертик – раз! – и выскочи. И все распалось, как связь времен у товарища Шекспира в «Гамлете». И сразу наоборот получились «Бесплодные усилия любви».
Пьеса такая, кто не знает. Тоже Шекспира.
Начпоезда, изъятый из удобного купе с едой и питьем, вместе с Шухратом, корефаном своим закадычным, тоже маялся в коридоре: то ли уходить страшно было, то ли и впрямь почуял, что в чем-то провинился перед маленькой женщиной. Шухрат держался мужественнее. А и то понятно: человек азиатский, женщина там куда ниже рангом, чем мужчина, а тут еще такая особая женщина, вдруг меняющая, фигурально выражаясь, лицо. Легко и сразу.
Или маску. Так тоже бывает…
