В один из ноябрьских вечеров они заперли на замок дверь Разочарованного Дома, и Дин отдал ключ Эмили.
— Храни его до весны, — сказал он, глядя на безмолвные, холодные серые поля по которым гулял промозглый ветер. — До той поры мы сюда не вернемся.
Зима оказалась снежной, и на тропинке, ведущей к маленькому домику, лежали такие сугробы, что Эмили ни разу не смогла подойти к нему поближе. Но думала она о нем очень часто и радостно — о том, как среди снегов он ожидает весны, жизни и исполнения давних желаний…. В целом та зима была счастливым временем для всех. Дин не уехал, а его чарующая любезность заставила старых леди из Молодого Месяца почти простить его за то, что он Кривобок Прист. Впрочем, тетя Элизабет никогда не могла понять больше половины его высказываний, а тетя Лора ставила ему в вину перемену в Эмили. Эмили, действительно, изменилась. Кузен Джимми и тетя Лора видели это, хотя остальные, казалось, ничего не замечали. Часто в ее глазах было странное беспокойство. И чего-то не хватало в ее смехе. Он не был таким неудержимым, таким непринужденным, как прежде. Она стала женщиной раньше времени, думала тетя Лора, тяжело вздыхая. Было ли ужасное падение с лестницы Молодого Месяца единственной причиной этой перемены? Была ли Эмили счастлива? Задать этот вопрос племяннице Лора не осмеливалась. Любила ли она Дина Приста, за которого собиралась в июне выйти замуж? Этого Лора не знала, зато она знала, что любовь не принадлежит к числу явлений, подчиняющихся простым правилам… а также и то, что девушка, которая так счастлива, как должна быть счастлива помолвленная девушка, не расхаживает часами взад и вперед по своей комнате в темноте, когда ей следует спать. Эти бессонные ночи нельзя было объяснить тем, что Эмили сочиняет рассказы, так как Эмили больше ничего не сочиняла. Напрасно мисс Ройал в своих письмах из Нью-Йорка уговаривала и отчитывала ее. Напрасно кузен Джимми потихоньку выкладывал время от времени на ее письменный стол новую «книжку от Джимми». Напрасно Лора робко намекала, что не стоило бы бросать писательскую работу, ведь начало было таким хорошим. Даже презрение, с которым тетя Элизабет объявила, что всегда знала, как быстро Эмили надоест этот труд — «непостоянство Старров, вы же знаете», — не ужалило Эмили настолько, чтобы она вернулась к перу. Она не могла писать… она никогда не будет даже пытаться снова начать писать.
